Заметив, как у Вадима удивленно поднялись брови, Таганцев сказал:
— Да, да. Во фронтовых тетрадках Сергея великолепные догадки. Грех, если они останутся на бумаге. Ими надо воспользоваться!
Таганцев хлопнул Сергея по плечу.
— Не возражаешь?
— Наоборот, Ростислав Леонидович! Рад, что они хоть в чем-нибудь пригодятся.
— Гм! — Таганцев запустил пальцы в свою густую шевелюру. — Ну что ж, спасибо… Тогда, господа, за дело!
И они сели за чертежные столы.
Таганцев, увлекаясь работой, не замечал, как идет время, и всегда злился, если кто-нибудь напоминал, что пора сделать хоть небольшую паузу, отдохнуть.
Изучив характер Таганцева, Вадим молчал, хотя уже давно кончилась первая смена. А еще вчера Ася пригласила Вадима на обед по случаю именин Варвары Лаврентьевны. Короткий зимний день быстро шел на убыль. Вадим как бы невзначай спросил: не нужно ли зажечь электричество? Таганцев невольно посмотрел на большие часы, стоящие в углу кабинета. Пять часов! Ростислав Леонидович вспомнил, что обещал жене быть не позже четырех. Ее именины! Таганцев заторопился.
— На сегодня хватит!
Из конторы вышли втроем. Когда Сергей стал прощаться, Таганцев не хотел его отпускать.
— Пойдешь к нам. Признайся: ты забыл не только вкус именинного пирога, но даже как он выглядит. Ему, конечно, далеко до пирогов, что стряпала твоя мать, но по нынешним временам он — королевский! Идем. Варвара Лаврентьевна и Ася будут рады этому сюрпризу.
Сергею очень хотелось пойти к Таганцевым, услышать Асин голос, заглянуть в ее глаза, но, поблагодарив, он отказался от приглашения.
Прежде чем отправиться ночевать к Елистратову, Сергей решил заглянуть домой. Совсем стемнело. Это хорошо.
Дверь открыла мать и радостно вскрикнула. Сергей прежде всего спросил, где отец, и, узнав, что на работе, зашел, но шинель не снял. Даже не сел на табуретку.
— Покушаешь, сынок?
На столе, накрытом скатертью, тарелки, ложки. Мать ждала отца. В комнате пахло чем-то вкусным. Варвара удивительно искусно готовила самые затейливые кушанья, каких в лучшем ресторане города не закажешь. Бывало, у Таганцевых гости едят — не нахвалятся. Сам пароходчик Любимов сманивал Варвару от Таганцевых. Хорошо бы дождаться отца, вместе сесть за стол, как садились бывало. Сегодня мать именинница. Но нельзя. Надо уходить. Еще заметит часом кто из соседей, что он заходил домой и виделся с отцом.
— Поздравляю, мама. — И Сергей крепко поцеловал Варвару. — А покушаю в другой раз. Хорошо?
Весть о случившейся в доме Пылаевых размолвке быстро разнеслась по поселку. Постарался Ляхин. Он повсюду повторял, не пропуская самых мелких подробностей, о чем спорили старый и молодой Пылаевы, как Прохор выгнал на улицу единственного сына.
— Из-за политики разошлись. Сергей-то вроде кадета. За версту контрой пахнет! Потому и квартирует не дома, а у конторщика Елистратова.
Об этом заговорили во всем поселке, где Пылаевых хорошо знали.
Когда в день именин Варвары Лаврентьевны Вадим за столом начал рассказывать эту историю, Ася прервала его:
— В больнице на эту тему судачили весь день. Слушать вторично сплетни, даже в твоем блестящем изложении, скучно!
Возвращаясь домой, Вадим вновь ругал себя, что не поборол соблазна развенчать Сергея в глазах Аси. А ведь он дал зарок никогда не касаться отношений Аси к этому человеку. Но пока не было Сергея, это получалось. А теперь, когда Сергей неожиданно, как оживший мертвец, появился и, что хуже всего, работает у Ростислава Леонидовича, — сдержаться трудно. И вот результат! Черт бы побрал Сергея Пылаева!
Но внешне Вадим всегда приветливо и дружелюбно разговаривал с Сергеем. Со стороны казалось — это два давних приятеля. Ростислав Леонидович, вначале опасавшийся, что между ними возникнет соперничество, радовался таким отношениям. А на самом деле Вадим все время следил за Сергеем. Он выискивал малейшую возможность причинить ненавистному человеку любую неприятность.
— Разрешите задать один вопрос, — спросил однажды Вадим, зайдя в кабинет, где Сергей работал за специально поставленным для него по распоряжению Ростислава Леонидовича столом.
— Хоть десять!
— После политехнички вы попали на германский фронт?
— Да, как попадали туда неблагонадежные господа студенты.
— Но после революции с вашей пролетарской родословной вы могли сделать блистательную военную карьеру, почище прапорщика Крыленко.
Сергей рассмеялся:
— Карьера? Мне надоела шинель, осточертела! Год войны — это триста шестьдесят пять дней, каждый из которых может стать последним. У меня было три таких года. Понимаете, три! — Сергей закрыл глаза, словно его ослепила вспышка страшных воспоминаний. — Хватит! Я хочу работать, а не трястись за свою жизнь.