Принадлежа к либерально настроенной части офицерства, Валюженич верил: Временное правительство создаст конституционную монархию по английскому образцу. Он был не настолько глуп, чтобы считать за правду все небылицы, которые приходилось читать и слушать в эти дни. Но в одно он верил убежденно и непоколебимо: большевики ввергнут Россию в беспросветный хаос.
Потом пришло письмо от матери. Крестьяне сожгли их родовое имение Отрадное. Боже мой! Отрадное… Наивное и безоблачное счастье детских лет. В нем знакомо каждое деревцо и кустик, каждая скамья в тенистом парке! Сюда он приезжал на летние вакации сперва кадетом, потом юнкером артиллерийского училища. Белая ампирная беседка над обрывом. Куда ни глянь, пестротканым ковром лежат луга. Серебром поблескивает дремотно текущая речка.
Врачи рекомендовали Валюженичу после госпиталя отдохнуть в деревне, и он хотел поехать в Отрадное… К себе в Отрадное!
После свержения Временного правительства Валюженич окончательно растерялся. Бывшие каторжники, просидевшие десятки лет в тюремных камерах, руководят огромной страной? Валюженич не понимал, что это: безумная авантюра или проявление неведомой и страшной силы?
Прожженные политиканы пророчествовали: через неделю народные комиссары, оскандалившись, убегут из министерств и ведомств, куда самовольно забрались.
Но кончился месяц, второй, третий — а большевики уходить не собирались. Следовательно, надо заставить их это сделать. И вот лихорадочно начала плестись паутина заговоров. В Петрограде возникали контрреволюционные организации и группы, действующие как будто разобщенно, на свой страх и риск, но на деле направляемые из английского посольства сэром Бьюкененом.
Вскоре был объявлен красный террор. Во время внезапного ночного обыска в подвалах клейнмихельского особняка нашли спрятанное оружие. Госпиталь закрыли. Валюженич очутился буквально на улице. Выручила его одна из фельдшериц, сердобольная женщина, предложившая угол в своей комнате.
Чтобы как-нибудь существовать, Валюженич продавал на улицах пакетики сахарина и пирожные, сделанные из кофейной гущи.
Однажды он услыхал, что германская армия вновь перешла в наступление и заняла Псков. Над Петроградом нависла угроза. На стенах домов появились листовки: «Социалистическое отечество в опасности!»
От одной мысли, что хвастливые тевтоны вступят в российскую столицу, у Валюженича холодело сердце. Колебаний больше не было. Валюженич явился в Смольный и предложил свои услуги.
Получив назначение, он честно служил в молодой Красной Армии, исполнял свой долг. Ему нравилось, что в ней не было бюрократизма и угодничества, интриг и циничного карьеризма, продажности интендантов и высшего генералитета. Большевики требовали от командиров смелой инициативы; их боевые качества теперь определялись не родовитостью предков, не способностью развлекать начальство или дирижировать танцами на придворных балах, а равной для всех и единственной мерой — волей к победе. Будь деятельность большевиков ограничена одной только армией, Валюженич продолжал бы служить им, как верный и преданный слуга. Но появлялись все новые и новые декреты, подписанные Лениным, каждое слово которых дышало ненавистью ко всему тому, без чего Валюженичу не мыслилось существование ни себя самого, ни — и это главное! — России. Ради нее Валюженич пошел на службу к большевикам, а позже, во имя ее же блага, решил начать с ними борьбу.
Соблюдая выработанный самим для себя кодекс офицерской чести, Валюженич жаждал не тайных политических заговоров, а решительных схваток в открытом бою. Вот почему, командуя артиллерийской бригадой, Валюженич замыслил уйти к белым, прихватив побольше исправных орудий, которые тут же откроют огонь по красным. Но сделать это было нелегко.
К осуществлению плана Валюженич приступил, как только стало ясно: Третьей армии придется оставить город. Разработав план создания артиллерийского резерва, огневой кулак которого надлежало использовать в наиболее критический момент, и заручившись согласием излишне доверчивого начштаба армии, Валюженич забирал с завода выходящие из ремонта пушки, предназначавшиеся ранее к отправке на фронт.
Если, выйдя из заводской конторы, пройти пешеходный мостик, перекинутый через железнодорожные пути, и подняться на горку, то старое двухэтажное здание заводской больницы окажется справа, в противоположной стороне от дома, где Сергей пользовался расчетливым гостеприимством Елистратова.