Пианист знал, что приглашен играть для народных комиссаров, и ожидал встретить в квартире одного из них привилегированное общество. Но, к удивлению, увидел мужчин и женщин очень просто одетых. Не зная, что они занимают высокие посты в Советском правительстве, можно было принять их за врачей или учителей. Одна из женщин предложила ему стакан чаю.
— С морозца, горяченького. Только не обессудьте: без сахара.
И пианист невольно обратил внимание: на столике в сахарнице — цветные монпансье, а на прекрасном фарфоровом блюде — аккуратные ломтики грубого черного хлеба, выдаваемого по карточкам — «осьмушка» на день!
— Чем богаты, тем и рады. Кушайте!
Греясь у раскаленной «буржуйки», пианист с любопытством наблюдал своих слушателей. Все они примерно одних лет. Держатся просто и непринужденно, по-товарищески, но с большим внутренним достоинством и благородством. Старшим по возрасту казался человек с высоким и крутым лбом мудреца и рыжеватой бородкой. Очутившийся рядом Луначарский прошептал:
— Ленин!
Ленин? Вот он какой! Теперь пианист смотрел только на него.
А Ленин, просматривая газеты, вдруг заулыбался и подошел к скромно причесанной женщине с удивительно добрым лицом. Пристроившись возле уголка стола, она читала бумаги, вынутые из старенького портфеля, делая отметки карандашом.
— Надюша! Помнишь надоедливого английского корреспондента?
— Мистера Креншоу?
— Не забыла фамилию! «Дейли телеграф» дал его большую статью… О тебе. — И протянул ей газету.
— Обо мне? — Крупская покраснела.
— Ее заголовок: «Первая леди». — И пояснил тем, кто не знал: — В Англии так называют жену премьер-министра.
Крупская еще больше смутилась. Ленин, слегка раскачиваясь всем корпусом, весело заметил:
— В том, что это напечатала буржуазная газета, есть знаменательный смысл…
Потом подошел к пианисту и поинтересовался, много ли было слушателей на его концертах и как себя вели. И, услышав, что оба раза зал консерватории оказался заполнен до отказа, а во время исполнения слушали прекрасно, — обрадовался.
— В зале было холодно? — спросил Ленин.
— Немного прохладно, — ответил пианист.
Ленин улыбнулся, хитро прищурился и заложил руки за спину.
— Но не раздевались? Боялись замерзнуть. Вчера в Кремле для курсантов давали концерт. С каким вниманием красные офицеры, вчерашние рабочие и крестьяне, слушали чудесное пение Неждановой. — Ленин говорил горячо, но без пафоса и восклицаний. — Я подумал: не случись революции — все богатства культуры по-прежнему были бы скрыты от народа. А ныне, хотя народу приходится тяжко, очень тяжко, он жадно тянется к искусству…
Пока шел этот разговор, пианист поднял крышку рояля, сел и взял несколько аккордов, проверяя звучание инструмента.
— А теперь — слушать Бетховена, — торжественно сказал Ленин. И, подвинув два стула поближе к роялю, позвал жену.
Пианиста охватило необычное, давно не испытанное волнение. Словно в далекие дни, когда неизвестным юношей выходил перед публикой во фраке и лакированных штиблетах, выпрошенных отцом, оперным оркестрантом, у дирижера Барбини.
Раздались первые звуки. Легкие и вкрадчивые, и в то же время тревожные, беспокойные. Как в духоте предгрозья ветерок предвещает приближение бури, так и эта трижды повторившаяся жалоба таила пока еще скованную могучую силу. Но вот, наконец, она вырвалась наружу, бушуя и сметая все на своем пути.
Ленин сидел у стола, подперев голову рукой, другую положив на руку сидящей рядом Крупской.
А мелодия, истончаясь, затихала, словно глубокий вздох перед яростным рывком вперед. И вот они, грозные удары, возвещающие возвращение бури!
Взяты последние аккорды… Но не слышно обычных аплодисментов: Все продолжают вслушиваться в отзвучавшую музыку.
Первым нарушил молчание Ленин:
— Изумительная музыка! Слушая ее, с гордостью думаешь: вот что делают люди… И, заметьте, в условиях, когда они продают свой талант…
Ленин встал. Отодвинув стул, зашагал по комнате, напевая начало сонаты. Остановившись, спросил пианиста:
— Не похоже? А? — Ленин улыбался. — Очевидно, музыкант я неважный!
— А разве в Цюрихе мы плохо пели «Стеньку Разина» под твоим управлением? — улыбнулась Крупская.
— От нашего пения дрожали стекла, а возле кафе собирались удивленные жители, — весело добавил Луначарский.
Ленин подошел к роялю.
В отполированной крышке рояля было видно отражение Ленина. Вынув из жилетного кармана часы, он посмотрел на них. Заметив это, пианист хотел встать, но Ленин успел положить ему руку на плечо.