Комаров медленно поднялся, вышел на середину землянки, обвел взглядом весь строй, вернее, шеренгу изнуренных, вялых людей, выстроившихся только в силу привычки. И также по привычке кто-то крикнул: «Смирно!»
Комаров минуту помедлил.
— Где командир? — спросил он громко, не подавая команды «вольно». Ему показалось, что он нашел, как расшевелить людей.
— Я, — ответил Харитонов, выступая вперед. Он выглядел еще хуже других. — Старший сержант Харитонов.
— Рапорт!
Харитонов четко подошел к Комарову, но слова рапорта произнес невнятно. Видно было, что ему трудно говорить.
— Повторите, — приказал Комаров.
Харитонов глянул на него, видимо, хотел что-то ответить иное, но перед строем сдержался и повторил.
Комаров выслушал рапорт до конца и, все еще не подавая новой команды, молча прошелся вдоль шеренги. Теперь он заметил, что бойцы подтянулись и стоят настороженно и ровно. Самое главное — не проявить сейчас ни тени жалости.
— Тысячи людей доверили нам свою жизнь… — только и сказал он. — Напра-во! За мной!
Шеренга повернулась, и бойцы, как один, ровно, в ногу вышли из землянки.
В этот день первый взвод неполным своим составом срубил деревьев больше, чем за два последних дня.
— С характером парень, — сказал Рахимбекову политрук.
Рахимбеков вздохнул и промолчал. Он знал, что все равно без помощи извне сил надолго нехватит.
О том, что делается сейчас на озере и на его берегах, никто ничего не знал. Сюда, в лесной лагерь, долетали только приглушенные звуки артиллерийской стрельбы, да изредка над лесом проходили самолеты. Но к буханью пушек давно привыкли, а самолеты шли так высоко, что трудно было определить, свои это или чужие.
Однажды заглянул в лагерь лесник. Он появился на поляне перед вечером и, угрюмый, костистый, зажав в кулак сивую бороду, некоторое время смотрел на поваленные могучие стволы сосен, может быть, еще ровесниц Петра. Потом подошел к подпиленному и брошенному дереву, снегом залепил прорез и молча присел у костра.
Был час перекурки. Старик долго разглядывал изможденных, в одних шинелишках и ботинках бойцов, их потрескавшиеся огрубелые руки, затем поднялся, неторопливо снял свой просторный кожух, подошел к длинному посиневшему красноармейцу третьего взвода, озябшему так, что он не в состоянии был даже прикурить от уголька самокрутку.
— Надень, — сказал лесник, передавая ему полушубок. — Стужа.
Вернувшись на свое место, он перепоясал ремнем оставшийся на нем ватник, поднял берданку.
— Бог нам послал мороз, — произнес он все так же медленно, почти торжественно. — Двадцать зим не переезжали озеро. Теперь погляди. День и ночь, день и ночь едут.
Он ушел, даже не взяв взамен шинелишки, предложенной ему оторопевшим красноармейцем.
Узнав об этом, Комаров отправился искать лесника, чтобы поблагодарить его и расспросить подробнее о Ладоге. Недавно он видел издали какую-то избушку, возможно, это и было жилище лесного сторожа.
Уже наступила ночь, но в лесу было светло, почти как днем. Ветер утих, неподвижно стояли сосны и ели, отяжелевшие от снега, синели сугробы, замерзшие, дочерченные четкими тенями, яркая, высоко вверху висела луна. И неожиданный огонек между деревьями показался Комарову чужим в этом мертвом царстве.
Комаров шел довольно быстро. Окаменевший, словно облитый глазурью снег скрипел под лыжами, они скользили легко и плавно, и капитан вскоре очутился возле рубленой избушки, величиной с деревенскую баню. И, как это ни показалось Комарову диким, окно было открыто, возле него сидела женщина в платочке и о чем-то, как видно, думала. В глубине жилья топилась печь.
Комаров снял лыжи, толкнул дверь. Морозное облако ворвалось вслед за ним в избу. Когда оно растаяло, капитан удивился, пожалуй, не меньше, чем в первый раз. Почти третью часть избушки занимала печь. Стены жилья выбелены, но ни единого признака украшения, убранства, зеркала или какой-либо вещи, указывающей на присутствие женщины, не было. Только возле ситцевой занавески, отделявшей дальний угол, висела на стене свежесрезанная большая ветка сосны. С нее еще капала вода от растаявшего снега. Возле печи стоял топчан. На нем спал лесник. А женщина у окна оказалась совсем молодой девушкой, почти подростком, темноголовой, короткостриженой. И окно было вовсе не открыто. Чистое большое стекло, вправленное в невидную раму, обмануло Комарова.
— Гость пришел, дед, — сказала девушка, чуть повернув голову в сторону двери. — Я уже давно слышу.