Я открою дверь в комнату сына
И тайком его перекрещу.
От житейских упрёков остыну,
А грехи его просто прощу.
Не пойду ни к какому священнику,
Никому ничего не скажу,
Только Богу, моля о прощении,
Исповедую, всё изложу.
Попрошу Его:
Боже мой – Господи,
В этой просьбе мне не откажи.
Не щади мои старые проседи,
А за сына меня накажи.
…Ему было восемнадцать лет, когда он оказался рядом со мной в нашей торговой точке, которая располагалась в автовокзале «Сайран». Я только что «выплеснул» из себя стихотворение, которое возникло в порыве «любовных сомнений и душевных терзаний», и почему-то незамедлительно протянул листок сыну с ещё совсем «горячим творением», попросив выразить своё мнение. Родион молча прочёл стихи и тихо замкнулся в углу бутика. Через полчаса он вручил мне своё поэтическое видение любовного конфликта. Привожу те и другие стихи.
Мои:
Нежно коснёшься моей головы –
Взор мой порыв твой нежданный поймает:
Чувства любви, что совсем догорают,
Может, сольются и станут новы?..
Тягостные, беспросветные дни…
Милая, милая, что с нами стало?
Наша взаимность давно уж устала –
Чувства раздельны: твои и мои.
Шлейфы горящей Амура стрелы
Вдаль единённую звали когда-то,
Что же случилось и кто виноватый,
Что вместо пламени – горстка золы?!
Стихи сына (его вариант):
Горит огнедышащей болью клинок,
С которым вошли в мою душу сомненья.
И может, тот день уже не далёк,
Когда разорвёт он сознания звенья.
И грудь разорвётся, пылая в ночи,
Не вспомнив остатки любви и надежду,
Услышав откуда-то слово «прости»,
Душа моя – камень, летит она в бездну.
Но может, остынет тот самый клинок,
Что рвал мою душу и мучил мой разум.
И может, тот день уже не далёк,
Когда я отвечу забвенью отказом.
Тогда-то я и понял, что и в сыне моём есть искра Божья, которая прилетела от моего отца ко мне, а от меня к Родиону.
24.02.2019г. Речка. Благодать! Красота! Чудесная погода.
В передаче «Секрет на миллионы» народный артист Владимир Стеклов, вскрыв конверт, в котором хранился его «секрет», произнёс: – Есть такое в жизни, что я не скажу даже самому Богу, не то, что всем остальным!
Страстная его тирада навела меня на мысль: А зачем говорить Богу? Бог итак всё знает. Исповедь, она ведь не для Бога совершается, если даже и перед священником. Исповедь, если она и задумана Богом, она не для Него.
«Но есть, есть Божий суд,
Наперсники разврата.
Есть Божий судия! Он ждёт, -
Он не доступен звону злата –
И мыли и дела –
Он знает наперёд», – сказал Лермонтов.
И мы должны знать, что Богу всё известно. А исповедь, она придумана для самого человека. Она для того, чтобы человек, совершая грехи, мог остановиться и задуматься: а надо ли идти дальше по скользкой дорожке. Не остановиться ли пока не поздно. Вот губернаторы в России крадут и крадут. На Сахалине воровал и воровал без остановки, и доворовался до тюрьмы. А мог остановиться. Исповедь она должна быть в себе и для себя. Даже священник порой не способен удержать в себе секрет прихожанина, если начнут влиять спецслужбы или бандиты с помощью «утюга». Так что все эти исповеди дело окаянное, и может даже страшнее, чем свой самосуд, который призывает остепениться. Остановился во время: и познаешь и «сам грех» и «радость» от его избавления. Верь в самого себя, и не заигрывайся «во-грехах», в искушении. И появится уверенность и спокойствие, которое навеет нечто разумное и благодатное.
3
Яко благ, яко наг, яко нет ничего… (раскрепощение)
…Я лежу на кладбище. Не знаю, на каком, наверное, на «капустнике». Это то новое кладбище, где венки, словно листья капусты, смотрятся со стороны.
Я нормально упакован в дощатом ящике, крышка которого схвачена гвоздями. А надо мной витают мои слова, неумело собранные в кучки, будто птичьи стайки или мелкие облачка. Они собраны для того, чтобы выразить что-то более значимое, что отражало бы таящие в себе мои поступки – светлые и не совсем.