— Надеюсь, вы не откажетесь выпить по маленькой с простым соотечественником, который по туристической путевке скучает у бусурман?
Глухарь внимательно посмотрел на «племянника» и пододвинул пустой бокал.
— Вы и вправду из Нижнего Тагила? — подозрительно спросил он.
— Ну! — последовало в ответ.
— Очень приятно! У меня, знаете ли, многое связано по жизни с Уралом, хотите верьте, хотите нет. Отец сидел в лагере под Миассом по пятьдесят восьмой статье, мать родилась в Краснотуринске, сам я начинал разнорабочим как раз в Нижнем Тагиле, до бригадира вырос и выше бы пошел, кабы меня не направили в вэпэша.
Мимо размеренно, как под метроном, двигалась встречными потоками благоухающая парижская толпа, со всех сторон доносился звон столовых приборов и нежный говор, похожий на щебетание, автомобили, сиявшие на солнце, словно облизанные, сновали туда-сюда.
Карл Леопольд сказал:
— А мой дядя, Иван Ефимович то есть, тоже работал мальчишкой в Нижнем Тагиле, на «Лесохиме». Знаете «Лесохим»?
— Еще бы! Я там жил рядом, в микрорайоне, который так и называется — Химзавод! Как сейчас помню: ровно шесть часов утра, стужа лютая, метет, темень хоть глаз выколи, только фонари качаются и вдруг у-у-у! — сирена! Это «Лесохим» подает голос, зовет первую смену дальше строить социализм… Я вот только не знал, что ваш дядя Иван Ефимович мне земляк.
— Кстати о дяде… Куда он мог подеваться-то, как вы думаете? Может быть, приболел?
— Да нет, мы и дома у него были, и все больницы обзвонили, и в полицию обращались — пустое дело, исчез человек, и все! Если он и приболел, то разве что в Сингапуре — он туда летал временами по выходным.
— Не понимаю, кой черт ему туда понадобилось летать?
— А хрен его знает! Может быть, по поручению посла, может быть, он там на бирже играл, а может быть, у него в Сингапуре что-нибудь амурное завелось. И главное, откуда такие деньжищи — чуть что лететь к чертовой матери, в Сингапур?! Впрочем, ваш дядя был вообще человек скрытный, нелюдимый, непонятный какой-то, он за пять лет так ни с кем и не подружился из посольских, если не считать дворника Кузьмича… — Глухарь хорошо улыбнулся и добавил: — Нет, приятно все-таки поговорить со свежим человечком из России, со здешними да с французами так не потолкуешь, combien ca coute,[5] и все!
Карл допил коньяк, простился с Глухарем, который уже аппетитно уплетал лазанью с дижонской горчицей, и отправился в обратном направлении, на улицу де ла Тур.
В резиденции нашего посла при ООН по делам образования, науки и культуры он без особых ухищрений вышел на дворника Кузьмича. Это был здоровенный малый лет сорока с небольшим, стриженный наголо, улыбчивый и с таким добродушно-внимательным выражением лица, что ему хотелось рассказать про несварение желудка, неоплатные долги и безалаберную жену.
Даром что и на этот раз Карл Леопольд отрекомендовался племянником Ивана Ефимовича из Нижнего Тагила, дворник разговаривал с ним доброжелательно, но сторожко, как будто он почуял в незнакомце некое ответственное лицо. Видимо, по этой причине он наотрез отказался выпить с земляком в ближайшем заведении и они беседовали в подсобке, где хранились ведра, метлы, лейки, какие-то контейнеры и прочая чепуха. По словам дворника выходило, что Бегемот действительно собрался лететь в Сингапур с месяц тому назад, однако не на выходные, как обычно, а среди недели, чего не случалось на его дворницкой памяти никогда. Но еще удивительней было то, что в последний раз Середа отказался от услуг своего единственного приятеля, который обыкновенно отвозил его в Орли на посольском «ситроене», а добирался до аэропорта самостоятельно, по всей вероятности, на такси.
— С другой стороны, — сказал Кузьмич, — может быть, Иван Ефимович и вовсе из Парижа не уезжал. Может быть, он загулял на стороне, благо его супруга отбыла в Москву и он оказался на положении соломенного вдовца. Во всяком случае, несколько дней спустя после исчезновения он мне позвонил из своей квартиры примерно в восемь часов утра.
— Ну и что? — спросил Карл.
— А ничего. Я поднимаю трубку, а он дышит и молчит. Я говорю: «Ты чего, Иван?» А он, разбойник такой, молчит!
— Может быть, из его квартиры кто-нибудь другой звонил?
Кузьмич призадумался, склоня набок голову, и сказал: