Капитан Борель даже замер, с блокнотом в руке...
– Ты что предлагаешь, чтобы нам встретиться подраться? Тебе мало полученного?
– Гм... Ну... Маловато, готов признать. – Чувак этот швырк блокнот в портфель, клац на специальную защелку с замочком... и замирает, в упор на меня глядя.
Смотри, смотри, сексотина, смотри, да не спугнись раньше времени.
Рост у нас с ним примерно одинаковый, сложением – тоже более-менее одного уровня... Парень подкачан, с руками: удар у него, ох, хлесткий!..
– И что предлагаешь?
– Аэропарк знаешь? Бывший Удольный парк?
– Ну и?
– Там есть площадка, где со всего Бабилона старичье по выходным на гульбу собирается...
– А, неформалы прошлых веков, клуб женихи-невесты? – Борель портфельчик в руку, сам к дверям... Стоит.
– Он самый.
– И что? – дверную ручку теребит капитан Борель, но не выходит, значит, желает дослушать.
– Подгребай туда... ну, в субботу, в полдень. Сейчас военное положение, и хотя весь этот веселый листопад оно не остановит, но в полдень там не много будет народу, я уверен в этом. Найдем уголок поодаль, махнемся по-свободному, без «браслетов». Или в воскресенье.
– Со стволами?
– Зачем же нам нарушать закон, господин капитан? Так разберемся, руками.
Борель этот вздернул левую кисть, посмотрел в циферблат...
– Один на один? Идет. В полдень, в субботу, там. Адье, «котлетка».
Котлетка – это, видимо, я. Адье – это чао на французский манер. Где же во мне не так, если он не стреманулся ничуточки? Привык, что «Службу» в любом виде боятся? Да, не лишено оснований... Но я предпочитаю думать, что у него все в порядке с физподготовкой, и что именно в этом причина его смелости. Настолько все в порядке, что он ни на секунду не усомнился в себе, глядя на меня, на крепко сбитого мужика из «силовой», все-таки, структуры, каковой наша «Сова» является де-юре и де-факто.
Следовательно, было бы опрометчивым не прислушаться к сигналу... До субботы немного времени осталось, но в моих силах освежить бойцовский арсенал, припомнить разные полезные ухватки и навыки.
– Ох, Ричик... Ты так вздохнул, словно никогда не перемелется... Устал, сильно устал?
– Угу.
– Мой дорогой... А где твоя кобура? Почему ты без револьвера?
– Без пистолета.
– Что?
– Они отличаются конструктивно, я тебе миллион раз говорил. В последнее время я револьверы почти не ношу. А этот – там изъяли, на работе. Временно. Понимаешь, в городе военное положение, ну и власти решили подстраховаться: сократить число граждан, имеющих доступ к боевому огнестрельному оружию. Как все рассеется – вернут.
– Может быть, это и хорошо, Ричик? Может, правильно, что сокращают?
– Может быть. Дай мне снотворного покрепче, хочу вырубиться – чтобы сразу, не перебирая в памяти прожитые сутки...
– Сейчас мой дорогой... Износились у тебя нервы, бедный, и вообще ты усталым выглядишь...
Две таблетки подействовали, но где-то с четверть часа я все-таки вспоминал, никак не отвертеться было от работы головного мозга... Может, оно и правильно, что сокращают... Но – знаете ли... Бабилон, вечер поздний, все увеселительные заведения закрыты на неделю вперед, прохожих на улицах – самый прожиточный минимум, хотя комендантский час официально пока не объявлен. Нас всех, сотрудников с положением, от греха подальше развозит по домам служебный микроавтобус, где рядом с водилой сидит Черт-с-усами, зам генерального, вооруженный охранной грамотой. На пересечении Кольцевой и площади Победы имеем удовольствие наблюдать коротенькую пейзажную сценку: расстрел военным патрулем гражданских гангстеров на фоне промозглой весны. Вдоль белокаменного забора выстроили четверых молодцов – все в полубеспамятстве, зыбкие, окровавленные, видимо, всмятку избитые. Но гангстера легко угадываются в каждом, одеты и пострижены специфически... Накрапывает, но так скупо, что неопытный в физике человек и не поймет, откуда сырость прибывает – сверху, снизу, с запада, с востока? Залп в четыре жала и потом еще четыре россыпью – добивали в головы. Был асфальт темный и влажный, стал местами черный и мокрый. Весь город мрачен лежит, без обычного светового разгула, а там, на расстрельном месте – наоборот: частые фонари и мощные прожектора подсветки: все было нам видно, вплоть до синяков и золотых цепочек. И струйки из под мертвых, словно червяки черные, запульсировали, потянулись на проезжую часть, к стокам канализационным. Военные свое дело сделали – нам дорогу дали: проезжайте, мол... даже досматривать поленились. Но этого я Шонне рассказывать не стал, посчитал необязательным.
Зато на следующе домашнее утро было нам всем короткое приволье, не в каждое и воскресенье такое бывает: я, Шонна, Элли и Жан проснулись, никуда не спеша и, наплевав на траур, предались веселому тарараму! Телевизор весь набит мордами кисло-горькими, так мы просто музыку танцевальную включили. Все вперемешку у нас и без ранжира: танцы, умывание, завтрак, взвизги... Почти до обеда прокувыркались, и – о чудо: ни в школу, ни в редакцию, никуда никому ехать не надобно... В магазин за продуктами – я сам пошел, даже Шонну не взял. Кто бы слышал, сколько я насмешек перенес по этому поводу, от чад своих и от лучшей половины своей... Может, я и перестраховщик, но стойко встретил: не шутя наложил категорический запрет на любые, по любому поводу вылазки из дома. В лавке – оп! – сразу все цены процентов так на двадцать, двадцать пять... Нет, не упали, а совершенно странным образом поднялись! Я в универсам – проверять – там точно та же картина, и тоже – выросли все ценники, не один не упал. Я, впрочем, догадывался об этом еще вчера, еще прежде допросов сообразил... И возблагодарил всех скопом: чудо, случай, судьбу и провидение, которые послали мне наличными пятнадцать тысяч талеров оклада и премиальных, а дополнительным бонусом – лень, помешавшую мне своевременно передвинуть эти талеры в банк. Из «подшефного» автомагазина получили мы накануне законную дань, клиенты наши, те самые магазинщики, были по уши в наличных, так уж совпало, а у нас как раз зарплата... Ну я и взял большую часть налом. Чудо.