А кто послужил поводом? Я и только я, со своим «ненужным геройством». Тык-с пять тысяч от «Совы»! – будет моей Ши новый маникюрный наборчик и много всяких других приятных и полезных мелочей совместному домашнему хозяйству. А первые десять тысяч, которые от банка, мы сообща решили уронить в счет погашения кредитов, за квартиру, за мотор... Но эти радости случились позже, а тогда, вечером, наступившим после трудного дня, я получил грандиозную домашнюю баню...
Мне бы сразу догадаться, в тот же миг, когда я только в квартиру зашел, что тут что-то не так: детишек нет, а Шонна просто сочится молоком и медом, лучится ангельскими улыбками... Такая вся мурлыкающая и добрая-предобрая...
– А зайчики где?
– Зайчики на морковной полянке у бабушки и дедушки. Проголодался? О, мой дорогой...
– Целый день не жрал. А с чего бы им к бабушке с дедушкой? Я не знал, что...
– Очень уж попросились, я их и отвезла, завтра заберем. Ну, как твои дела, чем занимался? Много писанины?
А я расслабился, такой, ничего над собой не чую, и умываться пошел. И уже из-под полотенца фантазирую вслух:
– И не говори! Пол шариковой ручки, наверное, извел, и дубовую рощу целлюлозы вдобавок. Скоро совсем офисным работником стану. Канцелярской крысой.
– Карточку поменял?
– А?.. Что, карточку?.. Нет, знаешь... Не успел. Собирался, да потом завертелся с текучкой и забыл. В понедельник поменяю. Но у нас же есть нал, до понедельника более чем хватит. Что у нас на ужин?
– Сейчас подогрею, мой милый. Так ты же с утра собирался заехать в банк?
– Д-да... Я же говорю: что-то так закрутился и забыл...
– А где твой банк расположен? На Президентском?
– М-м... угу.
– Что? Извини, мой дорогой, плита шумит, я не раслышала? Где твой банк находится?
– Да, на Президентском. Мы же там были, я тебя возил.
– Ах, да, точно, точно... Президентский проспект, дом номер двадцать четыре.
– Во дела! Верно! Я забыл, а ты помнишь, что значит отличная память, поздравляю тебя, мое солнышко. Иди сюда, я тебя поцелую.
– Твое солнышко сейчас тебя заколет вот этой вот вилкой! Истыкает всего, словно дуршлаг! Как тебе не стыдно??? Как ты мог?
– Ты чего? Лапушка? Что с тобой?
– Ничего!
– Погоди, как ничего, когда у тебя глаза на мокром месте? И кричишь, вилкой грозишься.
– Где ты был сегодня утром?
– Н-ну... На работе, я же гово...
– Врешь! Зачем ты мне врешь, Рик? Я как чувствовала! В дневных новостях передавали, что один отважный сотрудник одного детективного агентства в одиночку вступил в перестрелку с целой бандой налетчиков!.. Боже мой! Ты бы только знал, как я... как мне...
– А с чего ты взяла, что это был я?
– Да??? А кто же? Я ведь позвонила, догадалась, к тебе на работу.
– На работу? И что?
– И ничего. Я сделала вид, что все знаю – и они, как ты любишь выражаться, «раскололись по полной»: «Успокойтесь, сударыня, ваш муж цел и невредим, на нем ни одной царапинки... Сейчас он в полиции, дает свидетельские показания..."
– Вот видишь: цел и невредим. Чего плакать-то?
– Господи, Боже мой! Какая же ты, все-таки, бесчувственная скотина, мой милый! Как ты мог? Ну как ты мог так поступить?
– Как – так? О чем ты? Ну, было дело. Среагировал по ситуации. И что теперь рыдать и орать? Сказано же: ни царапины!
– Ричик, ты на меня голос не повышай, я этого не заслужила. Ты... Но если бы что-то с тобой случилось... Ведь не один ты на свете, у тебя есть я, Жан и Элли, мама твоя, наконец... Ума не приложу, в толк взять не могу, не в силах я понять: как ты мог ради минутного лихачества подвергать угрозе все наши судьбы? Ты же не мальчик уже, солидный взрослый тридцатилетний мужик... ну ладно я, а дети?
– То есть, как это – тридцатилетний?
– Н-не цепляйся к словам, Рик. Я тебя прошу... Я... я... – Тут моя ненаглядная Ши бросается ко мне на грудь и начинает заливать горючими слезами грудь и новую рубашку, которую сама же и выбирала, очень придирчиво выбирала, кстати говоря, запытала меня примерками. Плачет и при этом что-то говорит, говорит сбивчиво, сквозь рыдания, а я не в силах ни одного слова разобрать, и тоже чувствую, что на глаза нечто такое бабское слякотное наворачивается... Эмпатия, называется... Беда с женщинами, ничего им нельзя серьезного говорить и выдавать, ибо утонешь в «ихних» эмоциях. Нет, ну вот же сволочи, а? Какие продажные гады! Заложили в один момент, свои же заложили! И кто, интересно? Я узнаю. Сейчас, когда все успокоится, я ничего не буду выяснять у Шонны и расспрашивать, дабы не спугнуть и не насторожить. Но позже, через год, а если понадобится, то и через два, три года, я заведу разговор на эту тему, со смехом, между делом, вспомню, как элемент забавного прошлого. И Ши непременно расколется, выболтает мне имя того, или той, кто ее «успокаивал» и меня закладывал... Они не могли не понимать... В конце концов, есть корпоративная этика и правила, которые, хотя и не писаны, но весьма желательны к исполнению. Узнаю – и этот человек будет мне врагом. Может быть, и не навсегда врагом, но до той поры, покамест я не почувствую себя достаточно отмщенным. Это моя семья, это самое ценное и дорогое, что у меня есть – и никому постороннему не позволено вносить в нее раздор и горести! А может и раньше узнаю, если повезет... Сударыня... сударыня... кто же мог так обратиться к жене одного из сотрудников??? И кто был в это время в офисе? И в какой из офисов она звонила? Маловато инфы для анализа...
– Да полное вранье, ничего не опасно! Ты, вместо того, чтобы в слезах меня топить, лучше бы выслушала, как дело было.
– Я думать об этом боюсь, не то что слушать! Как ты мог?..
– Так и мог. Там вся банда состояла ровно из двух тщедушных сопляков, с женскими чулками на мордах, старшему из которых двадцать, а младшему и восемнадцати не минуло. Банда!.. Я как двинул в сопло одному...
– Замолчи! Замолчи, я тебя умоляю!
– Ты же сама просила рассказать?
– Я просила? Я умоляла избавить меня от описания твоих дурацких, никому не нужных подвигов! Горе ты мое! Они были с оружием, Ричик! Одно нажатие грязного наркоманского пальца на курок...
– На спусковой крючок.
Да, черт... трудно с женщинами, даже с лучшими из них. Я ведь только уточнил термин, без издевки, «на автомате», потому что неправильно говорить «курок», а Шонна в ответ просто в истерике забилась... Ну что ты будешь делать!
– Они ведь убить тебя могли... Убить!..
– Чем убить? У них один ствол на двоих был, и тот не пистолет, а пукалка. Калибром 6.35! Еще бы конфетти с собой взяли!
– Любым калибром убить можно, ты сам мне когда-то рассказывал. Они были вооружены, одно движение пальцем – и тебя нет! Боже!..
– Хватит истерик! Не убили же. Лапушка, ну ты пойми...
– Убери руки! Вот как, истерика, да? Не трогай меня, н-не прикасайся ко мне! Дай мне спокойно побыть наедине со своей истерикой. Вот твой ужин, ешь его. Вот твой кофе, молоко, хлеб, соль, перец, тарелка... Вилка!.. – Тут моя Ши закрывает лицо руками и в рыданиях убегает в спальню... Угу. Предполагается, что я сейчас облизнусь, засучу рукава, присяду к столу и буду чавкать, пока моя жена вдалеке исходит на горькие слезы... Ой-й-й... Ситуация... Еще секунд десять... Пусть забеспокоится, что я действительно за жратву принялся... Пора идти мириться. Тем более, что у меня от этих криков и упреков враз аппетит отшибло... Надо что-то такое сентиментальное ей вкрутить, авось поможет...
– Ши, заюшка... Выслушай меня... – Молчит, не отвечает, а все же всхлипы стали чуть потише.
– Ши, я бы никогда не полез дуром во всякую фигню, уверяю тебя, но там дети были...
– Что?.. Где там, о чем ты? – Повернулась ко мне. Ах бедная: все прекрасное личико моей Шонны покраснело и припухло от нешуточных слез. Мне впервые за вечер стало перед нею по-настоящему совестно...
– В банке. Там мамаша молодая была, чуть тебя постарше, с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Помладше наших будут. Налетчики заорали, стволами машут, а дети в слезы... Стали кричать, этих уродов раздражать... Ну, некогда было предполагать, что они там дальше затеют и на чем начнут злобу срывать...
– У тебя тоже дети... и я...
– Вот именно, о вас-то я и подумал в тот миг! Не дай бог, думаю, если где-нибудь когда-нибудь с ними...