– Да, светло у тебя здесь, несмотря что первый этаж. Вот что значит – два окна!
– А то! Окна я недавно вымыла, все чин-чинарем. Мебели-то много у тебя?
– Своей? Еще не знаю. Я не люблю заморачиваться и обрастать. Как правило, мне хватает съемного.
– Хозяин барин. У меня лишнего нет. На кровати комплект белья застелен – стираный. Будешь съезжать – отдашь. Остальное – сам стели, свое. Стол, оба стула, кухонный стол – все здесь оставляю, живи, пользуйся, только не ломай.
– Занавески с окон забираешь?
– Занавески? – Патя сморщила нос, обнажив толстые желтые зубы, и уставилась на занавески, закрывающие уличное окно. Потом скрипнула шеей и уставилась на другие. Явно забыла она о занавесках и теперь думала.
– А тебе они мешают?
– Да нет. Пусть висят, есть не просят. – Сигорд испугался вдруг, что сейчас воспоследует попытка надбавить плату. – А хочешь – забирай, если сердцу дороги. Снимай и забирай свои пылесборники.
Потолки в комнате далекие, метра три с кепкой, кольца с карнизов снимать – высоко надо лезть, и Патя вздохнула.
– Ну пусть висят, раз не мешают. Так что решил-то?
– А что половицы так скрипят?
– Старые, вот и скрипят. Так паркет и того хуже скрипит, да и натирать его надо, не то облупится. А половицы покрасил раз – их на три года хватает и больше, знай подметай, не ленись, да тряпкой протирай. Тряпка и ведро под умывальником. Так что? Подходит тебе, нет?
– Подходит. Итак: сто пятьдесят в месяц, плюс поборы – двадцатник.
– Какие поборы? – Патя вылупила глаза на Сигорда, не понимая, откуда на нее валится еще двадцатка.
– Сама же говорила про коммунальные услуги и свет.
– А-а. точно, да. Там как раз двадцатник и выходит, может немножко больше.
– Ты же говорила – шестнадцать выходит на круг, вместе с водой и электричеством, а до двадцатника округляем тебе за труды.
– А вдруг ты почем зря электричество жечь начнешь, – нашлась Патя. – дело-то к зиме катится.
– А батареи на что? Или не греют? – Патя замялась.
– Да греют, куда им деваться, но котельной-то не я заведую. Хорошо, пусть двадцатник. Сто пятьдесят и двадцать… куда я очки-то девала…
– Сто семьдесят.
– А, вот они. Сто пятьдесят и двадцать… Всего – сто семьдесят. Вот, погляди. – Патя развернула калькулятор, чтобы Сигорду было видно. Тот безропотно поглядел и кивнул.
– Результаты совпали. Что у нас дальше?
– А чего дальше? Гони монету – и вот тебе ключи. С сегодняшнего дня счетчик и пошел. Сегодня тридцать первое, значит…
– Э, нет. Счетчик пойдет с завтрашнего числа, я с собой наобум деньги не ношу. Завтра с утречка, часиков в девять – другое дело. Я приду, расплачусь, возьму комплект ключей…
– Да комплект-то – два ключа. Вот они, смотри: один…
– Завтра, Патя, завтра покажешь. Видишь, смеркается, мне нужно упаковаться и подготовиться. Завтра в девять будешь здесь ждать?
Патя разочарованно буркнула какое-то ругательство и перекрестилась.
– Буду. Не обманешь сам-то?
– Нет.
– Ну так что тогда и разговоры городить? Иди, собирайся да пакуйся, а я подмету, стол и плиту протру, да к себе поползу. Действительно уже темно. Было лето – а как не было его. И за что нам такая тоска? Без радости люди стали жить, не весело, не то что раньше.
– Это оттого, что раньше люди моложе были.
– Как это?
Но Сигорд не стал объяснять – как, и закрыл за собой дверь. Кстати говоря, дверь-то хоть и деревянная, но тяжелая, основательная, пинком такую запросто не выбьешь. Замок поменять бы, да… Потом видно будет, на чем можно жадничать, на чем нет. Сначала заселиться надобно.
Деньги, если честно, лежали при нем, сотня одной бумажкой, да другая сотня десятками и помельче. Но жалко было денег и страшно было сделать последний бесповоротный шаг. Заплатил бы – уж не вернуть, заселяйся. А так – хоть иллюзия есть, что все еще можно переиграть, отказаться. Оставить как есть? Слово? А что – слово? Кто слышал, как он его давал? И как можно верить слову бездомного алкаша, который и имя-то свое, при рождении данное, вспомнил едва-едва? Да и вообще, слово не ворон, глаз не выклюет… Нет, нет, конечно, ни от чего он не откажется, ни от слова, ни от съема квартиры, это он так шутит самому себе… Но все равно страшно.
Собираться, собираться, собираться… А нечего и собирать. Только деньги. Лежанку он не возьмет и корыто тоже. Бутыли… Вот бутыли жалко оставлять, десятилитровые, с винтовыми крышечками… Нет, там есть водопровод, хрена ли ему крышечки и вода в пластмассе. Шмотки. Ничего… почти. Только то, что на нем и еще штаны одни, рабочие и сапоги рабочие, грязь месить.