– Ма-моч-ка!
– Жила, жила, не думала, что теперь не моя забота…
– Погодите плакать, мама, я вас умоляю. Ведь всю жизнь я каждый день выходил на улицу и ездил в точно таком же транспорте по точно таким же улицам. И жив, как видите.
– Это ничего не значит, они учились, они водители, у них опыт. А ты такой неосторожный, рассеянный… Накапай, у меня руки дрожат… Шесть капель… Спасибо, ой, прилягу…
– Прилягте, мамочка, прилягте и отдохните. А обещаю вам, что буду предельно осторожен на дороге и уж не сомневайтесь, что ваш сын будет заботиться о себе гораздо лучше, чем любой, самый опытный и квалифицированный водитель. Только это я и имел в виду, когда говорил, что это не ваша забота. Вы ведь не собираетесь за руль, а, мамочка?
– Тебе бы только смеяться. И ведь я бы села за руль, если бы умела, и уж охранила бы тебя так, чтобы пылинка не упала! Помнишь, как хотела с тобой в армию идти?
– Помню, как же, до сих пор краснею. А права на вождение… Так в чем дело? Давайте, я вас на курсы возить буду, теперь там все ходы-выходы знаю, без проблем права получите? А?
– Горе ты мое луковое, все шутишь… А за домом кто смотреть будет? Обеды готовить, подметать, стирать? – Яблонски почувствовал, что наступил тот самый случай, когда можно во всем признаться, насчет его и Изольды, набрал воздуху в грудь, но все же струсил в последний миг и сказал:
– Домработницу найдем, деньги есть, слава богу.
– Не смей! Не смей хвалиться деньгами вслух и… упоминать всуе…
– Хорошо, мамочка, не буду. Все, побежал, дел много.
– Что-то у тебя в последнее время все вечера заняты. Вот что хочешь делай – не нравится мне этот Сигорд, он тебя нещадно эксплуатирует, нещадно. Каждый вечер, даже в субботу…
– Зато и платит. Спите, читайте, смотрите фильмы, я вернусь поздно. А в воскресенье поедем на острова, дышать свежим воздухом. Пока.
– Ой, пока… Закрой сам, Янечек, что-то опять устала… Старая стала совсем…
– Ох, и не знаю, как им об этом сказать…
– Да так и скажи, прямым текстом: у меня теперь другая жизнь, увольняюсь, выхожу замуж, счастливо оставаться.
– Но ведь жалко же.
– Что значит – жалко? Ты им кто – пожизненная нянька сопли вытирать?
– И не говори, что один, что другой… Только это меня и смущает – как они без меня обойдутся? Сигорд – ладно, перетопчется, это такой фрукт, что черта сырым съест ради своей дурацкой прибыли, а Яника со всех точек зрения жалко…
На кухне жарко, даже и форточка не помогает, а дверь не открыть – дочка спит, сбросит во сне одеяло – сквозняк тут как тут. Да и шум – не будешь же все время шепотом…
У Изольды в гостях ее лучшая подруга и советчица Юта, Лютеция, еще с начальной школы дружат. Лютеция пока бездетна, но зато, в отличие от Изольды, замужем, и в силу этого считается здесь, на кухонных посиделках, главным специалистом по семье и браку. Юта бела, худа и не очень красива, но слегка помешана на разговорах о сексе.
– Видать, все-таки, Яник твой, несмотря что на седьмом десятке – мужчина хоть куда, если ты о нем хлопочешь да переживаешь… Чем он так…
– Давай не будем, а? Это наши с ним подробности, интимные, не для третьих лиц. Тем более, что тебе раньше все уже рассказала, во всех деталях, ничего нового нет. Да, он меня устраивал до определенного времени, пока с Марсиком не познакомилась. К тому же не забывай: Янику вон сколько, а Марселло на два года меня старше – есть разница? Жить-то еще и завтра, и послезавтра.
– Конечно есть. Два-три года – идеальная разница: Сид мой тоже на три года меня старше.
– Вот именно. Ой, эти «вот именно» и «надо же» я от Сигорда на язык прицепила – не отвязаться.
– Отвяжешься. Уволишься – как рукой снимет все прежние привычки и заботы. Так ты твердо решила не работать теперь?
– А на фига? Марсик в месяц загребает по восемнадцать-двадцать косых, плюс полное социальное обеспечение. Он меня любит, жениться – хоть завтра, детей он тоже любит, еще одного совместного заведем. Послезавтра заявление подаем. Только боюсь, что от него ребенок совсем уж негром будет.
– Да уж! – подруги дружно захихикали: жених Изольды, Марселло Хайнс, был чистейшим чернокожим, безо всяких признаков посторонних расовых примесей. И полицейским по роду службы.
– Погоди… двадцать даже? Неужели лягавым столько платят?
– Столько, не столько – это не моя забота, лишь бы в дом, а не из дома.
– А как он в этом вопросе?..
– Я же тебе уже рассказывала. Пылкий, аж раскаленный. Одна беда: когда кончает – стонет на весь дом и зубами скрежещет. Думаю, соседи там за стенкой обмирают. Не знаю даже, когда вместе будем жить – как Ханна? Проснется, услышит…
– Да брось ты, когда будет – тогда и думай. Тем более, что детки нынче такие пошли – нас с тобою научат. А как он предпочитает, ну, вообще… Молчком, или что-нибудь говорит?
– Погоди. Схожу, проверю, как там Ханна. Есть кое-что любопытное, как раз хотела посоветоваться. Достань пока, нарежь еще рулетика и водичку подогрей, я мигом…
Мусорный бизнес «Дома ремесел» подходил к своему логическому концу, Сигорд понимал это лучше всех в мире. Конечно, оставались еще «хвосты» прежних обязательств, которые надо было подчищать, попутные контрактики и оказии, но… Большой контракт пришел и ушел, оросив карманы Сигорда полутора миллионами талеров чистой прибыли… Не совсем и карманы, коли разобраться: чуть больше миллиона талеров лежало на расчетном счету акционерного общества закрытого типа «Дом ремесел», если их превращать в наличные, либо в иное личное имущество Сигорда – будут дополнительные налоговые потери… Четверть миллиона – квартира со всем содержимым, его личная квартира. Тысяч пятьдесят грохнуто в эти глупые шмотки, еще пятьдесят тысяч всегда под рукой, дома в тайнике, еще пятьдесят тысяч в банковской ячейке «Иневийского Кредита»… А сто тысяч Сигорд засадил в государственные именные облигации, долгосрочные, «тридцатки», действующие аж до 2024 года, под пять процентов годовых, никакими налогами не облагаемые. Зачем он это сделал – Сигорд отчетливо не мог ответить себе на этот вопрос – хотя бы для того, чтобы не пихать яйца в одну и ту же корзину… Вряд ли он дождется, в силу естественных причин, погашения оных бумаг, но в случае чего их можно так же спокойно продать, так же, как он их и купил в свое время – Сигорд специально узнавал об этой возможности.