Итак, речь идет о достаточно сложных вещах, с которыми действительно надо работать, разбираться. И здесь возникает вопрос о революции. Революция – это борьба классов и других крупнейших социальных полноценных субъектов в условиях восходящего исторического процесса. Эталон революции – это Великая французская революция. Это полноценная революция почему? Потому что в недрах предыдущего уклада, в условиях прогрессивного движения (вызываемого, в том числе, и тем, что французское национальное государство хотело бороться с другими государствами), в условиях этого восходящего процесса, буржуазия уже сформировала полноценный уклад. И когда предыдущий феодальный уклад стал отмирать, буржуазия вышла, и небольшим, хотя и страшным, усилием – кровавым и безумным, но все-таки относительно небольшим, – сместила феодальный класс, завоевала новые позиции, дала народу новые идеалы (как и полагается делать "классу для других", а не "классу для себя"). Оформила новый порядок вещей. Дала некоторые вещи – такие как земля, наполеоновский кодекс, – от которых отказаться народ уже не хотел, поэтому любая дверь к реставрации была закрыта. И началась новая фаза исторического процесса.
В России так не происходило. Великая Октябрьская социалистическая революция в этом смысле не есть революция. Она есть катастрофа. Когда все политические силы, которые были более или менее оформлены (та же буржуазия), попробовали удержать власть после падения, вызванного отречением от царизма, то стало понятно, что удержать ее нельзя. Осталась последняя сила, которая и партией-то не была, а была именно катакомбной сектой, очень плотной, консолидированной, и которая приняла на себя весь удар падающего тела страны. В теории систем это называется "аттрактор". Такая пружина, пружинная сетка, на которую падает живой предмет. Она приняла его – и выдержала это напряжение. Тогда и началось это восходящее движение. Она, эта большевистская секта, и была катакомбой. Это были люди, отстраненные, как от скверны, от определенного порядка вещей. И когда этот порядок вещей исчерпал себя – только тогда, когда он исчерпал себя до конца, и всё стало падать, – она просто приняла этот удар. И выдержала. А могла и не выдержать. И тогда не было бы ни России, ни русского народа, ни русского государства, ничего.
Итак, это вариант советских катакомб, когда большевистский субъект принял на себя весь удар. И не был бы он целостным, отстранившимся от скверны падения, сформировавшим внутри себя другой уклад жизни, братства, деятельности, другие символы, другое понимание целостности, которые он потом смог передать народу, – не было бы страны. Не было бы катакомб, никакая политическая партия уже не могла бы ничего сделать. И когда Ленин говорил: "Есть такая партия", он [говорил] и правду, и неправду, потому что это была не партия. Был ли это "орден меченосцев", как потом якобы сказал Сталин, или нет, но это не была партия. Это было гиперплотное сообщество. И они сами себя называли – как? "Партией нового типа". Что они говорили про себя? "Да, пролетариата, развитого класса как на Западе, нет. Но мы сначала построим партию пролетариата, а потом пролетариат". Маркс трижды в гробу бы перевернулся от такой формулы! Но она же только и оказалась эффективной.
Итак, это была такая замкнутая, плотная общность, содержащая в себе геном будущего развертывания системы. И оказавшаяся в нужном месте только тогда, когда все упало. Это случай падения, случай катастрофы, которая была преодолена плотным сообществом, в этом смысле, сектой. Светской сектой, красной сектой, назовите это как угодно. Я, как понимаете, говорю об этом со знаком "плюс", ибо именно она и спасла все. Содержа в себе и новый великий идеал, и новые возможности, и новую правду. Какую-то правду, которую еще надо понимать, которая была безумно созвучна России, русскому народу, глубоким, потаенным мечтам крестьянства. В первом приближении это называется хилиазмом, мечтой о тысячелетнем царстве, о Царстве Божьем на земле, но это только в первом приближении. Возможно, это было и глубже. Нам еще придется с этим разбираться. Итак, произошло это.