Автор текста, конечно, хочет в брежневизм. Он прямо говорит, что хочет в 80-й год, где он будет сдавать макулатуру, нормы ГТО… «Я хочу вернуться в 1980 год, собрать в одном месте всех сегодняшних…»
А в брежневизм – 80-е, 70-е и даже 60-е годы – вернуться нельзя. Вы понимаете? Вот я – человек, который специально ушёл в андеграунд в эти годы для того, чтобы не причащаться застоя, а создавать мобилизационные схемы для будущего прорыва, – вот я, понимая, что происходит сейчас, был бы готов вернуться в застой. Но в застой вернуться нельзя.
В этом политическая слабость текста, который, конечно, вообще не претендует на политику. Это самовыражение, это крик души, это художественный текст. И, тем не менее, в застой вернуться нельзя. Вернуться можно только во что-то совсем другое.
Застой мог существовать потому, что он опирался на твёрдый фундамент, построенный в другую эпоху, другими руками, другими жертвами, другим надрывом, другим страстным, исступлённым трудом. Вот поэтому мог быть застой, и в нём могло быть то умеренное и не очень ценимое благополучие, которое описывает автор.
А теперь уничтожен весь фундамент. Он уничтожен вообще, вы слышите? Его вообще нет, вообще! И строить-то его надо заново. А строить его в психологии «хочу в 80-й год»… Ну, хоти.
У меня есть друг ближайший, его отца посадили в 1949-м. Мать уже рожала мальчика, когда отец опять сидел. А перед этим он сидел в 1937-м. Он был очень талантливый человек и очень верный Советскому Союзу, к Сталину относившийся при этом очень трепетно… Когда мать осталась без работы с ребёнком, и ребёнок говорил: «Мама, я хочу велосипед», – мама говорила: «Хоти».
Можно хотеть всё, что угодно, но это нереализуемо. Надо чётко понять, что это нереализуемо. Мне кажется, что те, кто сейчас хотят заниматься политикой, те, кто сейчас входит в этот процесс, те, кого мы собираем под разрабатываемые нами политические модели, – эти люди должны отдавать себе отчёт на 150%, что вернуться в это нельзя. Они не просто должны кивнуть в ответ на эту, произнесённую мною, фразу. Они должны каким-то образом это пережить. Понимаете? Пережить.
Останьтесь наедине с собой и однажды встретьтесь с кем-то очень вам близким – со своим «сверх-Я», со своим идеальным «Я» или с кем-то ещё, кто скажет вам: «В это вернуться нельзя». И пусть это вас обожжёт по-настоящему. Это будет очень болезненный ожог, но, возможно, после него родится новая, высшая воля и новое понимание того, что можно.
Мы можем создать для того, чтобы спасти себя и мир, теперь уже только супермобилизационную схему.
Брежневская расслабуха невозможна не потому, что кто-то её не хочет. Да, я её не любил и не люблю сейчас, но я согласен на неё и бороться за неё согласен, всё, что угодно делать, чтобы она восстановилась вместо этого ужаса. Но это невозможно. И в этой невозможности есть трагический крик. О невероятно суженном коридоре возможностей, о трагическом коридоре возможностей…
Дальше. Ни во что это нельзя возвращаться. Но… «Мечтаю купить пирожок с повидлом за шесть советских копеек и завернуть селедку в свежий номер нечитанной газеты «Правда».
Возвращаться можно только в жадно читаемые сводки.
А мы называли грядущим будущее
(Грядущий день – не завтрашний день)
И знали:
Дел несделанных груды еще
Найдутся для нас, советских людей.
А мы приучались читать газеты
С двенадцати лет,
С десяти,
С восьми
И знали: пять шестых планеты –
Капитализм, а шестая – мы.
Капитализм в нашем детстве выгрыз
Поганую дырку, как мышь в хлебу,
И все же наш возраст рос и вырос
И вынес войну
На своем горбу.
Автор текста хочет завернуть селёдку в нечитаную газету «Правда», а автор приведенных строк [Борис Слуцкий] говорит:
Я помню квартиры наши холодные
И запах беды.
И взрослых труды. (Вот этот исступлённый труд. – С. К.)
Мы все были бедные.
Не то чтоб голодные,
А просто – мало было еды.
Ему не нравятся террористы, проститутки, рэкетиры и всё прочее, да? Пусть лучше одна партия, чем многие… И так далее, и тому подобное. «Я снова хочу, чтобы мне по телевизору целый день врали про успехи социализма…»
Ну… У нас есть талантливые писатели, которые в этом жанре работают. Но вы понимаете, что это постмодернизм?