С этого момента моя супруга перестала пытаться сохранить отношения с данным высокоинтеллектуальным и духовным субстратом, потому что на поверку вдруг оказалось, что эти люди хотят совсем не того, о чем рассуждали столько лет.
Это мелкий, частный эпизод. Но вот другая история. Спустя несколько лет я встретился с человеком из православного монастыря Южной Европы, который начал петь мне дифирамбы: мол, я выстоял, а другие не выстояли. Я, не будучи падок на подобные похвалы, сказал ему: «Да ладно Вам!» Он снова: «Другие не выстояли. Энергия от бога». Я спрашиваю: «А дьявол? А черт? Почему им, „не выстоявшим“, черт энергию не дает? Все ходят такие вялые». И этот человек (а он относился к довольно высоким уровням православной духовной иерархии) мне ответил: «Эх, милый! Черт не дурак! Черт как вербует? Где приманки ставит? Сначала на теле: костюмы, машины, то, се, всякие радости жизни. Не получается — тогда на власти: мигалки, привилегии, возможность всех других поучать, распоряжаться, расправляться с ними и так далее. А вот уже когда ни на теле, ни на власти не получается, тогда черт делится своей энергией. Потому что он не бог! Ему эта энергия очень дорого дается, он ее по крупицам собирает… А у вас что произошло? У вас все пали уже на теле. Те немногие, которые не пали на теле, пали на власти. Ну, и зачем же черту делиться с ними своей злой энергией? Он же ее копит! Зачем ему тратиться?»
Две эти истории — про одно и то же. «Я всю жизнь, всю жизнь хотела такую лампу!» — так что ты всю жизнь хотела? Свободу или лампу? Наша интеллигенция все время показывала, что она такая бескорыстная, скромная: ковбоечки, очки на веревочке… А потом вдруг оказалось, что ужасно хочется лампу! Это метафора, конечно.
Я слышал в Баден-Бадене, как представитель туристической фирмы, встречающей «новых русских элитариев», охарактеризовал одного известного и высокоинтеллигентного российского политика: «О, это замечательный человек! Замечательный! Он только за два дня сообщает, какого цвета „роллс-ройс“ мы должны ему подать, чтобы машина была в цвет его пиджака, и как именно мы должны его дальше принимать». Этот политик в эпоху Советского Союза был образцом интеллигентности и скромности.
Могу привести бесконечное количество примеров потрясающего потребительского безумия, охватившего нашу элиту. Безумия, не входящего ни в какие рамки, когда вдруг оказалось, что ничего, кроме материальности, кроме этой чечевичной похлебки, нет. Что нет никаких высоких идеальных ценностей — пусть не совпадающих с нашими или прямо противоположных. Их нет вообще!
А что такое человек, отключенный от высокого? Если он подключен к энергии убийств и разрушений, то это просто машина зла. А если он ни к чему не подключен, то это такая амеба, жадно пожирающая окружающую ее среду и ни на что больше не способная.
От того, что часть людей, отрекшихся от самих себя, теперь оказалась на голодном пайке, ничего не меняется. Я помню митинг в конце 80-х годов у гостиницы «Москва». С балкона гостиницы оратор кричал: «Господа! Господа!» Стоявшая рядом со мной женщина в стоптанных туфлях возликовала: «Нас назвали „господа“!» Я ей говорю: «Милая, почему вы решили, что это вас так назвали? Там, где есть господа, есть и рабы». Она зашипела: «Прислужник номенклатуры! В наших рядах прислужник номенклатуры!» Ей казалось, что «господа» — это относится к ней.
Но, когда сломлено чувство первородства, внутреннее ощущение верности своим идеалам, человек превращается в раба или в вещь, в объект бесконечной манипуляции. Он не становится господином. Все то, что, казалось, за последние 70 лет ушло из мира: бесконечная иерархия, ощущение, что господин — это господин до конца, а раб — это раб до предела, — снова возвращается в мир. Мы уже видим книги, в которых говорится о фактическом отказе от идеалов не только нашей революции 1917 года, но и Великой Французской революции. Чего стоит такое название — «Свобода от равенства и братства»? Где-нибудь в мире это может быть сказано?
А вот интервью с представителем довольно высоких фондов, занимающихся проблемами образования: «Частное образование — это замечательная вещь. У нас такие хорошие преподаватели, есть даже из Гарварда. В бизнес-школах учат очень правильно. Люди смогут получить настоящее образование». Корреспондент спрашивает: «Простите, а если у человека нет денег на платное образование, что же он тогда должен делать?» Интервьюируемый отвечает: «Знаете ли, ум и богатство находятся в положительной корреляции» (то есть чем больше ума, тем больше денег, и наоборот, — поясняю тем, кто не знает этого математического понятия).
В какой еще стране мира можно позволить себе сказать, что ум и богатство находятся в положительной корреляции? Где этот сумасшедший или хам, который позволит себе такое? Но это уже можно здесь! Потому что здесь сломленные люди, отказавшиеся от первородства, рассматриваются как слизь. Я знаю очень высоких либеральных политиков, которые давным-давно сказали: «Народ после того, как он отрекся от себя, — воск, из которого мы будем лепить все, что захотим».
Нужно было все отдать, чтобы потом другие думали о тебе, что ты воск в их руках, что из тебя можно лепить все что угодно! И эти «другие» имеют право так думать, потому что произошло отречение, произошло падение, произошел отказ от себя.
А дальше наступает ад. Ад на то и ад, чтобы установить в нем абсолютную иерархию господства. Не относительную, а абсолютную. Россия в этом смысле становится местом для очень скверного и очень опасного эксперимента — она становится слабым звеном в цепи гуманизма, в цепи понимания того, что сильный должен помогать слабому, в цепи сострадания, в цепи солидарности. В конечном итоге, в цепи великой христианской культуры, в которой человек человеку брат, а не волк.
Думали, что откажутся только от идеалов, которые прославлялись последние 70 лет. Но так не бывает. Когда начинается такой отказ, то дальше придется, как говорили в армии, «копать отсюда и до обеда». То есть до беспредела.
Следующий горизонт — христианство. Христос пришел к бедным и обездоленным и сказал, что в каком-то смысле все равны. Или даже: «И последние станут первыми». Значит, бедные обладают некими прерогативами по отношению к богатым.
Теперь все, что говорилось в этом отношении и уравнивало людей, отменяется, и отменяется именно в России. Сначала слова о положительной корреляции между богатством и умом. Потом — новая система образования. Все кричат: «Боже мой! Почему так мало предметов бесплатных? Как же так? К чему готовят наших детей?»
Как к чему? К жизни рабов, в лучшем случае. Или ненужных людей. Широко обсуждается фраза, якобы сказанная Тэтчер о том, что достаточно будет, если на нашей территории останется 30 миллионов человек. «Нет, 40! Что вы, 30 маловато. А может, 50?» — «Нет, коллега! 50 многовато».
Я долго обсуждал в одном высоколобом собрании, вполне привилегированном, вопросы модернизации. «Где модернизация? Вы говорили, что все это делаете ради модернизации? Весь 1991 год, отказ от Советского Союза — ради модернизации, ради построения подлинно национального государства и ради того, чтобы оно начало развиваться. Где модернизация? Где?»
У меня есть способность говорить эмоционально и раздражать при этом собеседников. Особенно, если они из элиты. Один из присутствовавших сорвался: «Кургинян нас совсем „достал“! Какая модернизация? Он ничего не понимает! Мы вам объясним, господин Кургинян. Речь шла не о модернизации нации или народа, а о модернизации элиты». Я спрашиваю: «За счет чего?» Он смотрит холодными глазами и произносит: «За счет всего». Тогда не выдерживает другой участник беседы: «Господа! Будучи настолько либералами, можно же быть хоть чуть-чуть гуманистами!»
Нельзя! Потому что именно гуманизм отменяется. И опять-таки, отменяется на данной территории — с далеко идущими последствиями. Его можно отменить, только если работаешь с «воском», со сломленными людьми, которые сначала отказались от первородства, а теперь хнычут: «Почему мало чечевичной похлебки?» Да потому, что отказавшийся от первородства есть раб! А с рабом можно делать все что угодно. И совершенно непонятно, нужен ли он вообще. Кто сказал, что здесь нужно 140 миллионов? Определенного типа элите нужно гораздо меньше. И она говорит об этом достаточно прямо. Только ее до сих пор не умеют понимать.