«Любезный Николай Иванович! Поздравляю с возвращением. Каких Вы мыслей об Очакове? Осмелюсь просить у вас совета как у инженера — хоть из одного любопытства. Будем прямы и откровенны и да останется всё между нами, порукой в том моя честь.
Посему и только посему предположите, что Вы не видите еще наших войск со стороны степи, а с моря не будет нам препятствий и мы начнем на плоскодонных судах. Не посеешь — не пожнешь, так ведь?
1. Расстояние. 2. Расчет времени. 3. Березань. 4. Батарея Гассана. 5. Местность открытая, настильным огнем стенку нетолстую на берегу у самой воды обстрелять… Случиться может, что против ожиданий наших пожар в крепости не разгорится. 6. Как пробьем брешь — сразу на штурм… 7. Подступы к крепости сильно минированы. Возможно, что и вся крепость также. Можно на воздух взлететь. 8. Прочие предосторожности?
В ожидании Вашего мнения целую Вас…»
Речь идет о проработке плана взятия Очакова, не дожидаясь подхода главных сил Екатеринославской армии. Основная идея — атаковать крепость до прибытия турецкого флота, атаку вести на слабейшую стену, обращенную к Кинбурну. Гребные суда, на которые предполагалось посадить десанты, должны действовать при поддержке парусных кораблей Лиманской эскадры, которой командовал капитан бригадирского ранга Алексиано. Впрочем, оставались серьезные сомнения в осуществимости этого плана. О нем стало известно Потемкину, и тот потребовал пояснений. 18 апреля Суворов ответил:
«Вашей Светлости признаюсь, это моя система! План у меня больше недели. Принц Нассау вчера его у меня взял… Я требовал его мыслей глухо. Он мне на письме то же почти сказал. После первого огня он заворачивает вторую линию. Но чтоб Алексиано зависел от него, от берегу на полверсты, опровергает набережную, слабейшую Кинбурнской, стену. Первая линия парабольными выстрелами его протектует (защищает. — В. Л.). Как лутче меня матроз, он вам, Милостивому Государю, лутче то опишет.
К брешам транспорты мои: "а" — вправо, "б" — влево на стены, и пушки "с" — внутрь города. Тут и верный кош…
Основанием — вид Кинбурна оборонительный. Слабо по пункту, ежели действие не наступательное. Руки развязаны. Надлежит предварить бусурманский флот! Вот только, Светлейший Князь…»
Конечно, Суворов допустил бестактность, занявшись с Нассау и Корсаковым прикидкой плана штурма Очакова и не поставив в известность начальника. Он вознегодовал на Корсакова, подозревая, что именно тот выдал план Потемкину. Но, кажется, виновником был принц, человек на русской службе новый, своим назначением обязанный светлейшему князю и боявшийся потерять его доверие.
Как бы там ни было, главнокомандующий нисколько не оскорбился, внимательно рассмотрел план и откровенно высказал свое мнение автору. 29 апреля он писал своему любимцу из Херсона:
«Я на всякую пользу руки тебе развязываю. Но касательно Очакова попытка неудачная тем паче может быть вредна, что уже теперь начинается общих сил действие. Я бы не желал до нужды и флотилии показываться, чтобы она им (туркам. — В.Л.) не пригляделась.
Очаков непременно взять должно. Я всё употреблю, надеясь на Бога, чтобы достался он дешево. Потом мой Александр Васильевич с отборным отрядом пустится передо мною к Измаилу, куда поведем и флотилию. И для того подожди до тех пор, как я приду к городу. Верь мне, что нахожу свою славу в твоей… все тебе подам способы, но естли бы прежде случилось дело авантажное, то можно пользоваться следствием.
Ты мне говорил, что хорошо бы, пока флот не пришел. Кто знает, может быть, он тогда окажется, как только подступим. Позиция судов на плане в 250 саженях, что далеко для бреши.
Я получил известие из Цареграда, что муфти сменен. Визирь с Капитан-паши содрал несколько мешков на поход себе. Он, хотя и губы кусал с досады, но отдал.
Из Петербурга получил курьера. Государыня опробовала мой план о присоединении польских войск, которые состоять будут из 12 тысяч конницы народовой… Цесарцы от Графа Петра Александровича требуют, чтоб он, перешед Днестр, присоединив их к себе, действовал обще. Он прислал ко мне с казаком, требуя моих мыслей. Я пишу, что это будет очень хорошо».
Точно и обстоятельно главнокомандующий раскрывает перед командующим одной дивизией своей армии перспективы предстоящей кампании. В 1891 году замечательный русский военный историк, генерал-майор Генерального штаба, профессор Дмитрий Федорович Масловский, выпуская первый том «Бумаг князя Г.А. Потемкина», отметил: «Главная идея операционного плана Потемкина резко расходилась с суворовскою с первого же раза. У Суворова была одна частная идея — взять Очаков… Потемкин преследовал ту же цель… но, кроме того, он хотел тем или иным путем получить господство на море».
Турция хорошо подготовилась к войне. Французские корабелы руководили постройкой ее военных кораблей, французские инженеры укрепляли фортеции (в том числе Очаков), французские офицеры учили европейскому строю сухопутные силы. За спиной «партии войны» стояли две ведущие европейские державы — Англия и Пруссия. Швеция имела с Портой союзный договор.
Падение Очакова не вело к немедленному миру, как полагали многие, в том числе в высших сферах Петербурга. Война обещала быть затяжной, поэтому Потемкин не собирался сразу бросать войска на штурм мощной крепости, сберегая офицерский и унтер-офицерский состав армии для формирования новых частей и обучения пополнений.
Турецкий флот на Черном море имел подавляющее численное превосходство, поэтому еще до войны предполагалось послать в Средиземное море российский Балтийский флот. Как мы помним, подобный поход в 1770 году ознаменовался блистательным Чесменским сражением и полным уничтожением флота османов. Замечательный стратег Потемкин рассчитал, что осада Очакова заставит противника поддержать эту приморскую крепость своими кораблями и севастопольская эскадра получит необходимое время для восстановления и усиления.
Была еще одна причина не спешить со штурмом. Австрийский император Иосиф согласно союзному договору с Россией объявил войну Турции. Это стало большим успехом российской дипломатии и лично императрицы Екатерины. Потемкин хотел, чтобы союзники втянулись в боевые действия и отвлекли главные турецкие силы от помощи осажденному Очакову. Все эти расчеты блестяще оправдались.
Получив разъяснения главнокомандующего, Суворов отвечал кратко и точно: «Вашей Светлости милостивое письмо… будучи в отлучке, сего числа удостоился прочесть. За благоволения Ваши, Светлейший Князь, нижайше благодарю; всем жертвую милости Вашей, елико Господь Бог пособит. Повеления Вашей Светлости исполнил. Кавалерия вчера училась лутче. Шлиссельбургский полк хорошо учился».
В тот же день Александр Васильевич обратился с вежливым, но твердым наставлением принцу Нассау: «Слышал я, что Ваши егеря не стреляли боевыми патронами в цель. Не могу сему поверить. Должны же они были сделать хоть несколько выстрелов. Ради Бога, примите меры. Выдайте им скорее на олово за мой счет 50 рублей или больше. Покорно прошу Ваше Высочество, чтобы каждый человек выстрелил в цель до 20 раз… Бог да хранит нас от Академии. Я в сем уверился 1 октября (намек на бездействие херсонской эскадры Мордвинова в день Кинбурнского сражения. — В. Л.).
В моей пехоте каждый имеет при себе по 100 патронов в кожаных мешках, и им запрещено стрелять торопливо, наугад. Ваши имеют по 75, из коих только 40 при них, и хватает им сего запаса частенько не больше чем на полчаса, особливо ежели они себя убедят, что "пуля виноватого найдет". Постарайтесь, чтобы все 75 патронов были при них».
Суворов всерьез готовился к новым боям и требовал от своих подчиненных того же. Императрица Екатерина была против участия в наступившей войне иностранных добровольцев. Исключение делали для высококлассных специалистов — прежде всего инженеров и опытных моряков. 23-летний волонтер-француз граф Роже де Дама сам примчался в Елизаветград, где находилась ставка Потемкина. За него попросил принц Нассау, и главнокомандующий сделал для молодого человека исключение. В благодарность Дама, действуя через своих влиятельных родственников, помог Потемкину заполучить знаменитого французского хирурга Никола Массо, который впоследствии под стенами Очакова оперировал Суворова и Кутузова. Принц Нассау взял графа на свою флотилию. К этим дням относится описание Александра Васильевича, сделанное Дама в своих воспоминаниях, основанных на дневниковых записях: