В мае обстановка резко осложнилась. Екатерина с беспокойством пишет Потемкину о готовом к нападению тридцатитысячном корпусе пруссаков, о недостаточном количестве наших войск под Ригой, о том, что необходимо добыть мир с турками. «Дела дошли до крайности», — признаётся она в письме от 14 мая. Австрия, не выдержав нажима, пошла на уступки. Россия проявила твердость. Екатерина заявила, что она за прямые переговоры и с Портой, и со Швецией, а потому отклоняет ультиматум.
Двадцать третьего мая Храповицкий заносит в дневник: «Ужасная канонада слышна с зари до зари почти весь день в Петербурге и в Царском Селе. Безпокойство». В столице опасались шведских десантов.
В эти дни на юге Потемкин приказал привести войска в боевую готовность. А тут еще принц Кобургский попытался атаковать турок и понес большие потери в людях и артиллерии. Неумелые действия новоявленного фельдмаршала ободрили противника. Принц запросил помощи. Верный союзническим обязательствам Потемкин приказал Суворову подвинуть его корпус ближе к австрийцам и в случае необходимости оказать поддержку. Однако, не желая упускать ни малейшего шанса заключить мир, главнокомандующий специальным ордером предупредил своего любимца, чтобы тот не начинал военных действий.
К верховному визирю был послан опытный дипломат Сергей Лазаревич Лошкарев с точными инструкциями и условиями мира. Одновременно Потемкин приказал подготовить к взрыву занятые его войсками турецкие крепости, чтобы в случае их возвращения турки в течение длительного времени не могли опираться на фортификационную линию.
Двадцать четвертого июня следует директива Потемкина флоту: найти неприятеля и сразиться. Кубанскому и Кавказскому корпусам посланы ордера: быть готовыми встретить на Кубани крупные силы противника. Наконец, Суворов сообщает, что, по сведениям Кобурга, армия визиря вот-вот переправится через Дунай.
Двадцать восьмого июня Лошкарев получает указание потребовать у Шерифа Хасан-паши окончательного ответа и в случае отказа немедленно уезжать. И тут приходит первая радостная весть с севера: 22 июня адмирал В.Я. Чичагов при попытке шведского флота прорваться из Выборгского залива, где он был заперт с конца мая, в упорном сражении разбил его. Не желая отставать от своих товарищей на Балтике, моряки-черноморцы 8 июля атаковали турецкий флот в Керченском проливе. Новый командующий эскадрой Ушаков подтвердил свою боевую репутацию. Сильный турецкий флот отступил.
Переговоры возобновляются. Снова кажется, что Порта вот-вот пойдет на мир. Потемкин обращает внимание визиря на разгром шведов и победу Ушакова и требует не трогать австрийцев, иначе его армия должна будет вступить в дело.
Но в эти самые дни в силезском Рейхенбахе собирается конгресс, на котором Пруссия и Англия буквально выкручивают руки австрийцам, принуждая их выйти из войны. Кобург опять сообщает, что турецкая армия переправляется через Дунай, и опять суворовский корпус выступает в поход и подвигается к Бухаресту. Расчет Потемкина был на то, что визирь крепко подумает, прежде чем атаковать австрийцев, если рядом Суворов.
Александр Васильевич, истосковавшийся по новому делу, горел желанием сразиться. Его письмо Потемкину от 27 июля полно оптимизма: «Здесь мы сыты, здоровы и всего у нас довольно… Ленивая турецкая переправа за бурями на Дунае и небольшой охотой визиря. Милостивый Государь! Боже, благослови предприятия Ваши». Он уже обо всем договорился с Кобургом, который готов был выполнять указания «своего великого друга». Но обстановка резко изменилась.
«Сейчас получил я из Вены курьера, — сообщает Потемкин 31 июля, — чрез которого уведомлен о заключенном договоре с Королем Прусским. Мир положен с Портою на условии все завоевания Порте возвратить. Венский двор согласился; неизвестно, останется ли в действии наш трактат о вспоможении нам корпусом 30 тысячном. Теперь крайне нужно не терять людей для союзника, который уже помирился…» К официальному ордеру главнокомандующего было приложено личное письмо: «Вот, мой милостивый друг, австрийцы кончили. Пруссаки домогаются, чтоб и вспомогательного корпуса нам не давать, да я думаю и успеют. Слышно, что Букарестскому корпусу будет поведено иттить восвояси».
Главнокомандующего тревожило положение корпуса Суворова, для помощи австрийцам выдвинутого далеко вперед. «…Теперь, — доносил он Екатерине 2 августа, — необходимо его оттуда взять должно, ибо, что копилось противу союзников, обратится уже на него одного, и он, будучи отрезан браиловским и силистрийским неприятелем, не в состоянии возвратиться без большой потери». Суворовский корпус снялся с позиций под Бухарестом и отошел на реку Серет, куда Потемкин заблаговременно выслал резервный корпус князя Сергея Федоровича Голицына.
Австрийцы вышли из игры, и Россия осталась одна против Порты и европейской коалиции. Правда, 3 августа русской дипломатии при личном участии государыни удалось вырвать (без посредников!) мир у шведов. Едва не попавший в плен в Выборгском сражении Густав III решил не искушать судьбу и прекратил непопулярную в Швеции войну.
«Одну лапу мы из грязи вытащили, — радостно сообщила Екатерина Потемкину. — Как вытащим другую, то пропоем Аллилуйя… Предписываю тебе непременно отнюдь не посылать никого на их глупый конгресс в Букарест, а постарайся заключить свой особенный для нас мир с турками».
«Вторую лапу» вытащить оказалось труднее. Визирь явно тянул время. Турция уже имела на руках наступательный и оборонительный договор с Пруссией. Прусский дипломат Джироламо Лукезини, сумевший настроить против России поляков и поработавший над выходом из войны австрийцев, активно «помогал» новым союзникам. В конце августа Шериф Хасан-паша неожиданно предложил Потемкину прусское посредничество.
«Наскучили уже турецкие басни. Их министерство и нас, и своих обманывает, — писал Лошкареву Потемкин. — Тянули столько, вдруг теперь выдумали медиацию прусскую, да и мне предлагают. Мои инструкции: или мир, или война… коли мириться, то скорее, иначе буду их бить».
Снова заговорили пушки. Первым успеха добился Черноморский флот. В двухдневном сражении 28—29 августа у Тендры Ушаков наголову разбил превосходящие турецкие силы. Адмиральский корабль взлетел на воздух, один линейный корабль был пленен, другой затонул.
В сентябре возобновились действия сухопутных сил. Кубанскому и Кавказскому корпусам было приказано действовать наступательно и разбить армию Батал-бея, а генерал-аншефу князю Репнину с главным корпусом — наблюдать польскую границу и прикрывать тылы; корпусам генералов Меллера, Гудовича и Самойлова — идти в низовья Дуная, где находилась целая система турецких крепостей, сильнейшей из которых был Измаил. Гребная флотилия под начальством Рибаса и флотилия черноморских казаков под командованием Головатого должны были прорваться в Дунай.
Существует версия, согласно которой ревнивый главнокомандующий хотел обойтись без Суворова, чьи громкие победы якобы бросали тень на его полководческую репутацию, но был вынужден прибегнуть к его помощи, чтобы овладеть считавшимся неприступным Измаилом. Это неправда. Как и в прошлую кампанию, на Суворова была возложена ответственная задача: с двумя корпусами сторожить армию верховного визиря на Дунае. Отрывок из письма Потемкина посланнику в Варшаве Булгакову наглядно подтверждает его полное доверие к самому выдающемуся генералу своей армии. Потемкин опровергал ходившие в Польше слухи о гибели Суворова: «Плюйте на ложные разглашения, которые у Вас на наш счет делают. Суворов, слава Богу, целехонек».
Десятого сентября светлейший князь ставит Суворову задачу не допустить турецкие подкрепления к Измаилу сухим путем. 25 сентября он делится со своим другом планом операции. К сожалению, этот документ не разыскан. Из ответа Суворова следует, что он разделял замысел главнокомандующего и смело развивал его: «Вашей Светлости милостивое письмо сего от 25 ч. получил… В присутствии или помощи сухопутных войск гребной флот возьмет Килию, Измаил, Браилов… Как декрет на Булгарию не публикован, мечтается в перспективе, что по времени Ваша Силистрия… ежели черта пера не предварит острие меча. Вашей Светлости Новый год! Новые мне милости. Я выстрелю за Ваше здравие». Последние три фразы — характерное для Суворова поздравление князя Григория Александровича с днем рождения. Мысль о взятии Силистрии и походе за Дунай, в Болгарию — свидетельство участия Суворова в разработке планов кампании. После овладения крепостями на Дунае решительный удар на Константинополь должен был заставить противника спасаться от «острия меча» (войны) «чертой пера» (миром).