«Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу! от него победа. Чудо-богатыри! Бог нас водит, он нам генерал.
Ученье — свет, неученье — тьма. Дело мастера боится, и крестьянин не умеет сохою владеть — хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Нам мало шести! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Последнюю кампанию неприятель потерял щетных семьдесят пять тысяч, только что не сто. Он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы! Воинское обучение! Господа офицеры — какой восторг!»
Большинство владельцев крепостных не горели желанием отдавать в армию хороших, здоровых работников и покупали рекрутов на стороне или, если не было достатка, сдавали провинившихся. Нередко комиссии по приемке отмечали физическую слабость новобранцев. Как же при таком подходе тому же Суворову удавалось делать из рекрутов настоящих солдат, превращать бывших крепостных в чудо-богатырей? Православная вера была основой для воспитания во вчерашних «рабах» высоких понятий о долге, чести и мужестве; довершало дело кропотливое обучение военной премудрости. «Обучение нужно, лишь бы с толком и кратко; солдаты его любят» — один из любимых суворовских постулатов.
Его войска были приучены к маршам с полной выкладкой, а чтобы ноша не казалась тяжелой, он призывал подбадривать солдат песней, военной музыкой, шуткой, придумал для солдатских ранцев шутливое прозвание — «ветры». Любую, даже самую обычную ситуацию Суворов использовал для обучения. Рассказывают, как он часто направлял лошадь на идущую колонну войск. Молодые солдаты почтительно расступались, а он сердился, кричал: «Службы не знаете!» Старики же, смыкая ряды и выставляя штыки, радовали его своей постоянной готовностью встретить атакующую кавалерию.
Результат такого воспитания войск — победы.
Во время Отечественной войны 1812 года англичанин Роберт Томас Вильсон — британский представитель при штабе М.И. Кутузова — хорошо изучил русского солдата. Вернувшись в Англию, он написал воспоминания, в которых отметил любовь служивых к памяти Суворова. «Хотя русский солдат и родился в рабстве, — подчеркивал Вильсон, — дух его не унижен». Англичанин отмечал, что русская армия отличается высокой дисциплиной, хотя «наказания в ней менее жестоки и часты, чем в войсках других народов».
Ему вторит французский граф Ланжерон. Этот эмигрант провел в рядах Русской армии не одну кампанию, сражался против шведов на Балтике, участвовал в штурме Измаила, при Аустерлице командовал одной из колонн, в Отечественную войну доблестно бился против Наполеона до самой победы над ним. «Русская армия одна из лучших в мире, — заявил Ланжерон. — Русский солдат — это лучший солдат мира, и победа всегда непосредственно шагает за ним. Он отважен, как испанец, терпелив, как цыган, горд, как англичанин, честен, как швед; он может восторгаться и приходить в ярость, как француз, как валлонец и как венгерец. В русском солдате соединены все эти качества, и они делают из него не только прекрасного бойца, но и героя… Русская армия — это нерушимая стена! И если потребуется, стена превращается в поток. Русская армия, если ею управлять правильно, отличается большой дисциплиной, и она пойдет туда, куда ей скажут, и сделает всё то, что от нее потребуют. Сделает она это быстро и прекрасно».
Обязательным этапом боевой подготовки войск становятся знаменитые сквозные атаки. Их подробно описал маркиз Гильоманш-Дюбокаж: «Военное искусство для одиночного солдата или офицера заключалось, по мнению Суворова, в быстроте исполнения и в неустрашимости, не останавливаемой никакими препятствиями… Для достижения быстроты и неустрашимости нужно было… освоить войска с явлениями войны посредством маневров до того близких к действительности, чтобы солдат смотрел на настоящую атаку не более как на маневр. Вследствие этого и верный своей любимой тактике — не ждать атаки, но всегда атаковать самому — Суворов все маневры заканчивал свалкой».
Разделенные на две стороны и поставленные на некоторой дистанции друг от друга части начинали встречное движение. При сближении на 100 шагов пехота припускалась бегом, а кавалерия в карьер. «Прохождение линий или колонн одной сквозь другую исполнялось не так, как это принято в других европейских армиях, — уточняет Дюбокаж, подчеркивая, что у Суворова интервалы были предельно малы. — Эта атака была действительная свалка, какая происходит в настоящем деле. Она производилась обеими сторонами, атакующими друг друга с фронта… среди огня пехоты и артиллерии, при криках "ура!", повторяемых всяким пехотинцем и кавалеристом. Офицеры кричали при этом: "Руби! В штыки!"».
Маркиз свидетельствует:
«Этот маневр был не безопасен, если кавалерия шла на кавалерию или на пехоту… Интервалы часто были недостаточны… Мне часто случалось видеть выбитых из седла и до того ушибленные колена, что люди не могли ходить по нескольку дней, а иногда и недель…
Для войск, выдержанных на суворовских маневрах, бой не представлял ничего нового…
Фельдмаршал имел обычай говорить с войсками. Каждый свой смотр, парад он заканчивал весьма длинною речью (иногда в течение двух часов), в которой подробно разъяснял, что нужно для того, чтобы быть хорошим солдатом или офицером. Он указывал на ошибки, сделанные войсками в одном случае, хвалил за то, как они вели себя в другом. Наконец, он передавал им в своих речах общие основания военного искусства.
Нужно ли после всего этого распространяться о причинах непобедимости войск Суворова? Последний солдат из попавших в сферу его влияния узнавал и практически, и теоретически боевое дело лучше, чем теперь его знают в любой европейской армии в мирное время, не исключая и самых образованных».
Свои воспоминания о Суворове Дюбокаж издал за границей в 1808 году, когда слава Наполеона находилась в зените. Маркиз привел примеры великодушия и гуманности Суворова и заключил свой рассказ словами: «Он умел предпочитать лаврам, обагренным кровью, славу менее блестящую, но более существенную: спасти и щадить человеческую кровь. Оставив в стороне другие поступки, делающие честь его чувствительной душе, я восклицаю, наконец: "Как велик, как великодушен наш Герой, уничтоживший мост Праги для спасения Варшавы!"».
Стареющая Екатерина с тревогой оценивала перспективы развития обстановки в Европе и стремилась обезопасить границы России. Так, в 1796 году она была вынуждена направить в Закавказье значительные силы, чтобы наказать персидского шаха Ага Мохаммед-хана, совершившего кровавый набег на Грузию. Предполагалось, что поход возглавит Суворов.
Императрица устроила покорителю Варшавы торжественную встречу. В Таврическом дворце, ранее принадлежавшем Потемкину, для Суворова были отведены покои, убранные в соответствии с его вкусами. Все зеркала были завешаны, в гранитную вазу налита ледяная вода, на полу лежали охапки сена для постели генерал-фельдмаршала. 3 декабря 1795 года Суворов прибыл в столицу и в тот же день был принят Екатериной.
За семь месяцев до этой встречи в присутствии государыни состоялось венчание дочери Суворова с братом фаворита Николаем Зубовым. Долгие поиски жениха завершились. Екатерине казалось, что Платон Александрович Зубов, в руках которого сосредоточилась большая власть, способен вместе со своими братьями хотя бы отчасти заменить «незаменимого Потемкина». Военной опорой фаворита должен был стать Суворов.
Петр Никифорович Ивашев, сопровождавший Суворова в столицу, оставил свидетельство о приеме императрицей своего лучшего полководца: «Государыня осыпала его самыми милостивыми приветствиями и после продолжительного беседования изволила отпустить его сими словами: "Вам нужен покой после дороги; теперь моя обязанность вас успокоить за все трудные и славные ваши подвиги на возвышение отечественного величия". Его был ответ: "Государыня! После Бога — Вы, и Вами гремит в мире наше Отечество"». Ивашев рассказывает и о подарке императрицы — богатой собольей шубе, крытой зеленым бархатом с золотым прибором, «с строжайшим милостивым приказанием не приезжать к ней без шубы и беречь себя от простуды при настоящих сильных морозах. Граф попросил камер-фурьера (привезшего подарок) стать на диван, показать ему развернутую шубу; он пред нею низко три раза поклонился, сам ее принял, поцеловал и отдал своему Прошке на сохранение, поруча присланному повергнуть его всеподданнейшую благодарность к стопам августейшей Государыни».