Рядом, на табуретке, была аккуратно сложена их форма.
Все так же стараясь не шуметь, я тихонько пошарил в карманах.
У Тимура пусто...
Я на всякий случай вытряс и Тимохины карманы. И там ничего.
Я аккуратно сложил форму обратно — точно так же аккуратно. Даже аккуратнее, чем было. А потом присел на свою кровать, нахмурившись и вспоминая то, что было очень и очень давно...
Где же были тогда наши "нычки"?
Вспомнил!
Я метнулся к окну и о-очень медленно, миллиметр за миллиметром, приподнял половицу. Именно там мы, пацаны, прятали "запрещенку". Это была единственная нычка, о которой никто из начальства не знал. Все остальные рано или поздно спалили.
Пусто.
Придется тогда исследовать "опасные" тайники. О них "Синичка" и взводный или уже знают, или вот-вот узнают.
Я пошарил за батареей.
Снова пусто.
Я кинулся к картинам, висящим на стене. На одной был изображен просто портрет известного генералиссимуса, а на другой — его переход через Альпы. Я осторожно отодвинул обе картины и пошарил рукой сзади.
Ничего.
Ну не в тумбочке же эти суслики свои сигареты хранят?
Ни на что особо не надеясь, я открыл тумбочку, стоящую рядом с кроватью близнецов, и бегло ее осмотрел при свете уличного фонаря. Так... Верхняя полка, кажется, Тимохина, нижняя — Тимура.
Ничего. Мыльно-рыльные принадлежности, учебники, новехонькие тетрадки с заповедями пионера на оборотной стороне, ручки, ластики, пенал... И фотография какой-то девчушки лет пятнадцати, аккуратно лежащая поверх учебника по алгебре.
Может, Тимур все же послушал осторожного Тимоху и решил отложить до увала поглощение вещества, убивающего лошадь?
Свежо преданье. Но верится с трудом.
Едва я, особо ни на что не надеясь, открыл пенал, лежащий на полочке у Тимура, и увидел там с десяток аккуратно сложенных папирос, как в коридоре послышались тяжелые шаги. А затем раздался окрик Илюхи, сменившего меня на тумбочке:
— Дежурный по роте, на выход!
Глава 6
И почти сразу же прозвучала другая команда:
— Рота, подъем!
А дальше... А дальше было то, что я, собственно, и ожидал.
— Тумбочки к осмотру! — громогласно скомандовал офицер-воспитатель — майор по фамилии Курский, тяжелой поступью входя в расположение вместе с прапором Синичкой.
Зевающие суворовцы, еще не успевшие продрать толком зенки после просмотра фантастических сновидений о свободном выгуле во дворе и маминых пирожках, выстроились у кровати, открыв дверцы своих тумбочек и стоя навытяжку. Я, разумеется, сделал то же самое. Только дневальный Илюха Бондарев остался на своем посту.
Взводный с Синичкой деловито начали осмотр тумбочек.
Суворовцы обеспокоенно переглядывались, поеживаясь от утреннего холода.
Ясен пень: визиты с утра пораньше ничего хорошего не сулят. Раздачи конфет не ожидается. Офицер с прапором специально наведались аккурат к подъему, чтобы застать нас врасплох и проверить тумбочки на предмет "запрещенки". Очень удобное время. Спросонья никто, конечно, и не вспомнит, что и где прятал. И уж тем более — не успеет перепрятать.
Я огляделся на пацанов, с которыми уже успел подружиться за несколько дней пребывания в училище. Хоть бы не словили себе "залет"! С них, пожалуй, станется. И не потому, что глупые. А потому, что когда тебе пятнадцать, многое по барабану. Будь ты хоть отличником, хоть троечником. Знаю. Сам таким был.
Колян Антонов, в отличие от некоторых, стоял преспокойно. Ну, за этого парня можно не волноваться. Вряд ли у него в тумбочке какая-то "запрещенка" сыщется. Спокойный малец, рассудительный. На рожон не лезет, на неприятности не нарывается. Даже в самоволки, кажись, никогда не бегал. Наверное, оттого, что на год старше всех нас — в школу с восьми лет пошел. А может, просто характер такой.
За все три года, что я провел в Суворовском, у Коляна, кажется, не было ни одного серьезного залета. Даже увалов его почти не лишали. Всего раз или два он в казарме куковать оставался. Разве что самолетик бумажный под ноги Красовской ненароком запустит — только и всего. Ну да разве это залет?
А вот у Димки Зубова, который с Колькой по соседству дрыхнет, кажись, проблемки намечаются. Глаз у меня наметан — за столько-то лет службы в органах! Хоть я нахожусь в теле себя пятнадцатилетнего, а годы службы никуда не делись!
Поэтому я мигом считал — хотя бы по суетливо дергающимся губам и пальцам, которыми Зубов еребил краешки своих труселей, что паренек, кажется, не зря дрожит. О-очень скоро достанется ему на орехи...
— Зубов! — гаркнул взводный.
— Я! — еле слышно ответил Димка по прозвищу "Зубило".
Суворовец дрожал, точно осиновый лист.
— Громче, суворовец! — отчеканил взводный.
— Я! — уже громче отозвался несчастный.
— Что в тумбочке? Показывай!
Димка "Зубило" со вздохом шагнул к своей тумбочке и выгреб содержимое.
— Та-ак... — взводный подцепил кое-что рукой и показал всей казарме.
Раздались нервные смешки.
Взводный покрутил в руках находку и неожиданно спросил:
— Не наедаетесь, суворовец Зубов? В столовой плохо кормят?
Пацаны все так же хихикали. Правда, не все. Братьям Белкиным было не до смеха. Они стояли навытяжку, точно истуканы, и были белее потолка в казарме. Несчастный Тимоха то и дело зыркал на брата, точно говоря ему мысленно: "Ну я же предупреждал тебя!".
— Отставить смех! — рявкнул Синичка.
Суворовцы замолкли. А я еле заметно подмигнул обеим братьям и одними губами прошептал: "Все нормально!".
Тимур, глядя на меня, удивленно вскинул глаза, но ничего не сказал. Только кинул отчаянный взгляд на свой пенал, который виднелся в открытой тумбочке. Я заметил, как руки парня сжались в кулаки.
Вовремя я сигареты успел в окошко выкинуть. Теперь с нашего взвода взятки гладки. Поди теперь докажи, чьи они. Может, вообще у кого-то из офицеров по дороге случайно из кармана выпали.
— Не наедаетесь, Зубов? — повторил вопрос взводный.
— Наедаюсь, товарищ майор! — уже громче отозвался Димка "Зубило", проигнорировав ответ на второй вопрос.
Его худенькое остроносое веснушчатое личико было уже не бледным, а красным, точно пионерский галстук, который юный суворовец Зубов, вступив в комсомол, снял совсем недавно.
Майор снова покрутил в руках то, что нашел в Димкиной тумбочке: добротно сделанную рогатку — хорошо выточенную, гладко отшлифованную, с плотной, хорошо приделанной резинкой. Я, обычный советский мальчишка, чье детство прошло во дворе, мигом понял, что тот, кто делал этот советский "девайс", нехило потрудился.
— А чего же Вы рогатку-то тогда в училище держите, суворовец? Воробьев постреливать да подъедать собрался? — продолжал допрос взводный под уже едва сдерживаемый хохот остальных. — Так в них мяса маловато будет. Вы лучше в лес идите, на куропаток.
Лицо Димки из красного превратилось в багровое. Он опустил голову, пару секунд разглядывал свои пальцы ног, а потом пробормотал:
— Как память, товарищ майор.
И тут я, услышав бесхитростный и честный ответ мальчишки, внезапно словил приступ ностальгии.
Как память...
Есть и у меня такая память... Лежит в коробке дома. Давно лежит. Храню бережно.
Рогатка, сделанная дедом. Калейдоскоп, который мне подарили, когда я пошел в первый класс. Мои вратарские перчатки. Тертые-истертые, но такие любимые. Записка с каракулями, которые я писал в первом классе, старательно высунув язык: "Мама, я зделал все уроки и пашел гулять!". Рисунок: танк с уродливыми гусеницами и подписью: "Папе на 23 февраля!". Другой рисунок — маме на 8 марта. И еще кое-какая мелочь... Оттуда. Из той страны, которой больше нет.