Шалаш из кирпичей мы с Пашкой Коревым в то лето так и не достроили. Ну хотя бы попытались... Положили пару рядов припасенных заранее и спрятанных кирпичей. Измазались, как чушки, почесали грязными от цемента руками затылки и решили: "А ну его нафиг!". И ускакали домой — смотреть "В гостях у сказки". Заодно и от родителей за испачканную одежку огребли.
Позже выяснилось, что укромный уголок во дворе, который мы с Пашкой решили использовать как площадку для индивидуального жилого строительства, давно используется местными любителями "синьки" для отдыха, так сказать, на пленэре. И еще долго мужики, желавшие "раздавить пузырь" с приятелями в том самом укромном месте, натыкались на уродливое кирпичное сооружение и гадали, кто это сделал и зачем...
***
— Значит, прочел ты эту книжку и решил в Суворовское училище поступать? — спросил я шепотом у Михи, возвращая потрепанный томик Катаева.
— Угу! — Миха, сидя на кровати, зябко поежился и дернул худым плечиком. — Тогда и решил. В тот же день. Представляешь, какие раньше пацаны были! Настоящие герои!
Взял у меня зачитанный до дыр томик, любовно расправил замявшийся уголок страницы, закрыл и спрятал обратно в тумбочку. Аккуратно и бесшумно притворил дверцу и снова сел на кровать, рядом со мной.
А потом поморщился. Будто не особо хотелось делиться ему своими откровениями. Но все же Миха продолжил:
— Понимаешь, Андрюх... Я, как книжку прочел, будто понял, зачем живу и чего хочу... Хочу стать военным! Родине хочу служить! Я ж раньше и не знал, зачем живу. Все ждал, что мамка обо мне вспомнит и придет за мной. Ну, пока мелкий был. Да все пацаны и девчонки мечтали. Лили друг другу в уши всякое. "Мол, у меня папа с мамой разведчики, на спецзадании. А у меня папа — капитан, с акулами боролся..." Потом мечтал, что меня просто усыновят. Бывает же такое! Вот из моего класса Дениску Хорошева усыновили... Еще лет в семь. А потом и Людочку Злотникову...
— А потом?
— А потом мне уже четырнадцать стукнуло, — по-взрослому вздохнул Миха. И рубанул правду-матку: — Прыщи пошли... Голос стал ломаться... Мужик уже, а не ребенок. Я и подумал: ну кому нужен... такой, как я? Какой такой "маме"? Не понянчишь ведь уже... И перестал надеяться.
Ясен пень. Желающих усыновить подростка из детского дома — раз-два, и обчелся. Никто не хочет возиться с прыщавым пубертатом. Всем маленьких да хорошеньких подавай. Так что Миха все правильно понял своим детским мозгом. Детдомовцы — они вообще рано взрослеют. Жизнь заставляет. Эти, наверное, в Деда Мороза отродясь не верят. Поумнее некоторых взрослых будут.
Я заметил, что мой приятель Миха заговорил по-другому. Уже не нехотя, будто на уроке отвечал. А наоборот, торопливо, даже громко. Будто Миха выговаривался за долгие-долгие годы.
Я молча слушал.
— Вот, — подытожил детдомовец. — А потом прочел я про Ваню Солнцева... и...
— Т-с-с! — я предостерегающе поднял руку.
И в тот же момент кровать у окна заскрипела.
— Чего у вас там, мужики? — поднял с подушки голову вице-сержант Егор Папин. — Чего не спите, полуночничаете? На физподготовке не устали? Так завтра еще зарядка с утра!
— Ничего, Егор! — быстро ответил я и перешел на шепот. — Ничего. Так, анекдоты чуток потравим с Михой и харю плющить пойдем.
И для убедительности начал заливать:
— Значит, так, Миха, слушай... Велел царь русскому, поляку и немцу...
Миха, подыгрывая мне, отчаянно закивал. "Слушаю, мол..."
— Вот заняться вам нечем! — Егор, точно настоящий батя, укоризненно покачал головой, снова плюхнулся на подушку и через пару секунд негромко захрапел.
А я, подумав, предложил приятелю идею:
— Знаешь что, Мих! А ведь ларчик просто открывается! И не надо голову ломать!
— Почему?
— Да потому, что кончается на "у"! Ответ-то на поверхности лежит! Включи тыковку!
— В смысле? — непонимающе уставился на меня детдомовец.
— Да в коромысле, Миха! Чего тупишь? Ты напиши про Ваню Солнцева! Герой — он же не обязательно папа или дед... Может быть любой литературный герой. Положительный только. Чем тебе сын полка не пример для подражания?
— Слу-у-ушай, Андрюха! — протянул Миха. Он воодушевился. Даже на кровати чуть не подпрыгнул. И глаза вон заблестели. — А я как-то и не подумал! Дело говоришь!
— А ты думай, Миха! — я хлопнул товарища по плечу. — Думать — оно такое занятие, полезное. Только о ерунде всякой не думай. И запомни: не бывает безвыходных ситуаций. У меня бабушка так говорит: "Даже если тебя съели, у тебя два выхода!".
Миха улыбнулся. Хорошо так, светло. Даже на миг исчезла с его лица детдомовская колючесть.
— А и правда! — решительно сказал приятель, повеселев. Откинулся на кровати и натянул до подбородка колючее одеяло. — Вот возьму и напишу. И пусть только мне попробуют что-то сказать... А ты куда?
— Куда царь пешком ходил! — шепнул я, надевая шлепки.
Потопал к выходу в коридор и, обернувшись на ходу, бросил приятелю: — Спи давай, Михон. Утро вечера мудренее. Так у меня бабуля говорит. Кстати, если вместе в увал пойдем, ко мне заскочить можем.
Миха благодарно улыбнулся мне и закрыл глаза.
***
— О-ба-на... Не понял на... А ты чего тут? — непроизвольно вырвалось у меня.
В умывальнике я был не один. Кажется, еще кому-то не спится в ночь глухую.
Моему недавнему оппоненту.
Димка Зубов, съежившись, будто Миха недавно, сидел на подоконнике. Посмотрел на меня равнодушно, буркнул: "Ничего!" и отвернулся.
— Ну ничего, так ничего... — равнодушно пожал я плечами. Плеснул себе в лицо холодной водицы, утерся полотенцем и уже хотел было уходить, как вдруг... как вдруг решил, что надо остаться. Сработала у меня чуйка. За годы службы в органах я уже научился ей доверять. Если тебе кажется — тебе не кажется.
Сейчас я, конечно, не опер. Не та на мне форма. Точнее, сейчас на мне вообще не форма. А майка с труселями. Но чуйку, как говорится, никуда не денешь. Я чувствовал, что что-то тут не то. Неспроста Димка Зубов, который уже несколько дней на меня волком зыркал, внезапно так успокоился.
Вчера на ужине Димка толком ничего не ел. Да и остаток "сампо", то бишь самоподготовки, протупил, уставившись в потолок. А после отбоя первым нырнул под одеяло, аккуратно положив на тумбочку какой-то листок.
Листок.
Тетрадный листок. А сейчас этот листок лежал на подоконнике. Рядом с Димкой, который невидящим взглядом смотрел сквозь стекло на фонарь во дворе училища.
А ведь Зубов-то и не спал вовсе! Прыгнул под одеяло, притворился спящим, а потом — раз! — и куда-то испарился. Точнее, слился в умывальник. Когда мы с Михой трепались о его детдомовском прошлом и о знаменитой книге Катаева, Димки уже и след простыл... Почитай, час он в умывальнике торчит, не меньше.
— И давно ты тут сидишь? — спросил я.
Димка равнодушно посмотрел на меня, дернул плечом и снова уставился на фонарь.
— Думаешь, если ты его взглядом сверлить будешь, оттуда джин вылетит? — спросил я.
Зубов молчал.
Я решил: пора завязывать.
— Значит, так, Димон! — сказал я, подходя к приятелю вплотную.
Присел рядом с ним на холодный подоконник. Димка поморщился, но возражать не стал.
— Ты можешь на меня дуться, — твердо сказал я. — Можешь морду воротить. Можешь не разговаривать. Но я уверен: я все сделал правильно. В мужской среде слезам не место. Ты слышал сегодня, как "Бондарь" про парня из другого училища рассказывал? Почитай, до конца выпуска Гришка... или как там его... из-за глупого залета с леской проблемы поимел. А если твоя бабушка на КПП у нас пропишется, а ты потом, вернувшись от нее, будешь по углам сопли на кулак наматывать, тебе авторитета во взводе не видать. Усек? До выпуска будешь "Нюней", "Размазней" и "Соплежуем".