А пока — можно! Ни о каких "сетях" тут пока и не слыхивали. Из всех соседей на нашем этаже, где всего четыре квартиры, сеть есть только у дяди Бори. Да не та, где друг другу смешные мемы и сообщения шлют. А самая что ни на есть натуральная сеть. Обычный рыбацкий бредень.
Так что жечь костер можно. Если осторожно.
"Рог" — это моя давняя дворовая кличка. От фамилии "Рогозин".
Она прилипла ко мне, когда я совсем мелким был — лет десять, не больше. Мы тогда с пацанами каждый выбирали себе погоняло. Мой приятель Санька Большаков, разумеется, стал "Левым" — потому что был единственным во дворе левшой. Пашка Корев стал гордо называть себя "Корень". Ну а я, недолго думая, заявился на вечерний костер за гаражи и сказал, нарочито понизив голос, чтобы казаться солиднее: "Я теперь — "Рог", мужики.
Десятилетние "мужики" переглянулись, пожали плечами и кивнули: "Ну, "Рог" так "Рог".
С тех пор меня все так и звали — "Рог". Даже в свои сорок с хвостиком для некоторых дворовых приятелей я так "Рогом" и остался. Для тех, конечно, которые не разъехались. И были еще живы.
— А я как-то попробовал сгущенку сварить, пока мамка с отцом на дачу на пару дней свинтили, — продолжил живой и здоровый Пашка "Корень", деловито переворачивая картошку в углях. — Так эта самая банка у меня так долбанула — чуть ремонт делать не пришлось! До ночи сам потолок белил, чтобы не заметили!
— А ты "Корень", сам виноват! — вмешался в разговор мой второй дворовый приятель — Санька по прозвищу "Левый", откусывая громадный кусок от свежеиспеченной картофелины. — Кто ж сгущенку на огне оставляет и в футбик гонять уходит?
— А я че? — лениво оправдывался Пашка, подбрасывая хворост в костер. — Я ниче. Я виноват, "Левый", что тебя на майские за "парашу" в дневнике дома заперли и во двор не пускали? Пришлось на ворота становиться! Больше-то некому... Нельзя же было опозориться перед другим двором...
Я слушал беззаботный треп моих дворовых приятелей и с наслаждением, жадно ловил каждое мгновение своей второй юности. Держал на коленях и рассматривал генеральские погоны, которые пацаны подарили мне ради смеха.
— Мы еще неделю назад их добыли! — с гордостью сказал Пашка. — А тебя все нет и нет...
— Где достали-то? — полюбопытствовал я, с интересом рассматривая подарок.
— Где достали, "Рог", там уже нет! — загадочно подмигнул приятель.
Несмотря на то, что уже больше месяца минуло с тех пор, как я попал в семидесятые, мне иногда все еще не верилось, что все происходящее со мной — не сон и не чья-то дурацкая шутка... Что я на самом деле во второй раз в жизни поступил в Московское Суворовское училище, а не валяюсь в реанимации после нападения трех отморозков, от которых я защитил незнакомую мне девушку. Иногда казалось, что вот сейчас открою глаза — и очнусь в больничной палате, весь в каких-то проводах и в окружении врачей... А симпатичная следачка Рита наверняка уже обрывает мне телефон, чтобы узнал, куда я запропастился...
Но ничего подобного со мной не происходило.
Я и щипал себя, и жмурился... Но всякий раз, когда я открывал глаза, передо мной была Москва семьдесят восьмого, вовсю готовящаяся к Олимпиаде-80... С живым Высоцким, грампластинками, автоматами, где можно было за копейки купить газировку — с сиропом или без, пройти в метро за "пятачок", прокатиться на лупоглазом "ЛиАзе", прокомпостировав отрывной билет.
А мне... А мне снова было шестнадцать!
И это было здорово!
— Как там вообще у вас в Суворовском, "Рог"? Как все устроено? — деловито начал расспрашивать меня Пашка. И радушно протянул мне шампур с нанизанной на ней шкворчащей сосиской: — На вот, держи! Тысячу лет тебя не видели! Думали, забыл уж совсем про нас...
— Как бы не так! — с жаром воскликнул я. — Не дождетесь, мужики! Короче, слушайте...
И я, начав рассказ о суворовских буднях, с удовольствием окликнул взглядом "мужиков" — тех, с которыми съел не один пуд соли. Точнее, построил не один куличик в песочнице, смастерил не одну рогатку и сжевал не один килограмм гудрона с близлежащей стройки. Короче, со своими названными братьями.
Что ни говори, а у нас с Санькой "Левым" и Пашкой "Корнем" было самое настоящее детство. Без планшетов, сотовых телефонов, фильмов, которые скачиваются за пару минут...
Мы одалживали друг у друга книжки "до завтра" о приключениях и глотали их за ночь, идя на холодном подоконнике и щурясь от света фонаря. Обводили любимые телепрограммы ручкой в газете. Падали с тарзанок и потом огребали от родителей за порванные брюки. Подчищали лезвием "Спутник" "параши" в дневники и мастерски исправляли "двойки" на "пятерки". Строили снежные крепости и до ночи пропадали на футбольных полях и в хоккейных "коробках". Рубились дотемна в "ножички"... И никто из взрослых не ахал: "Ой, у ребенка в руках нож! Отберите скорее!".
А еще мы, конечно, влюблялись. И хорохорились друг перед другом, говоря: "А я с Олькой целовался!...", "А я с Катькой...!". А сами, как зеницу ока, лелеяли свои сердечные тайны и мечтали втихаря поцеловать хотя бы в щечку... ну или даже просто донести портфель Ленке из восьмого "Б". И будто невзначай дотронуться своей ладонью до нее нежных пальчиков... Или хотя бы до рукава пальто...
— Слышь, "Левый"! — спросил я, глядя на Саньку. — А это чего у тебя за прикид?
Саньку "Левого", жертву советских детсадовских воспитательниц, и впрямь будто подменили. Раньше мой приятель всегда послушно стригся по первому велению строгой матери. А теперь, гляди, аж целую гриву отрастил! Почти до плеч. Белиберду какую-то разноцветную вплел. И одет странно. Куртка чудная. На голове - повязка. И боты будто с клоуна снял.
К моей новой, суворовской жизни в казарме Санька, в отличие от Пашки, особого интереса не проявлял. Сидел себе смирненько, кивал для вида, лопал орешки, жевал сосиски с печеной картошкой, запивал все это дело жутко невкусной растворимой "Арктикой" и время от времени что-то лениво бренчал на взятой из дому гитаре.
— А "Левый" у нас теперь хиппи заделался, — шутливо ответил за приятеля Пашка. И добавил: — Он теперь — пацифист. То есть против военной службы. Поэтому твой выбор он не одобряет. Да, Санек?
"Хиппи"?
Ешки-матрешки"! Вот это поворот среди чиста поля!
А ведь и правда! Я и за давностью лет и забыл совсем про эту молодежную субкультуру. Про их сборища на "Пушке", бренчание на гитаре и "вписки" на "хате"... Забыл, что и Санька ненароком в эту блуду вписался...
А ведь это история! Да, не очень долгая, но история!
Для меня теперешнего - не давняя, а очень даже свежая.
Не далее как месяц назад я видел в увале этих хиппи... Когда с мамой и бабушкой гордо вышагивал по той самой, старой Москве... Тогда какой-то пацаненок, тоже стриженный почти наголо, с восторгом посмотрел на мою "парадку" и вскинул руку к головенке, будто отдавая воинское приветствие. А вот какой-то длинноволосый и странно одетый парень, обнимающий так же странно одетую девицу, окинул меня совершенно равнодушным взглядом и пошагал дальше, напевая себе под нос что-то по-английски...
Саня в ответ на насмешливое замечание Пашки поморщился, но спорить не стал. Еще бы: он же теперь пацифист! "Make love not war" и все такое...
— А я че? — миролюбиво пожал "Левый" тощими плечами. — Вольному воля... Захотел "Рог" в Суворовское — флаг в ему руки, электричку навстречу... Только странно все это как-то...
— Чего странно-то, Санек? — полюбопытствовал я.
Вновь окунувшийся в суворовскую жизнь, я и думать забыл о том, что можно жить как-то по-другому. А вишь ты! Не каждому это по нраву...
Точно осколки детского калейдоскопа, в моей голове потихоньку собрались давние воспоминания... Иностранные песни под гитару... Загадочные словечки вроде "герла", "хайратник", "полис"... Странные сборища...