Я почти сразу отказываюсь от идеи диктовать свои письма кому-то из дам, хотя Шеритта уже пыталась на этом настоять, и дело не только в том, что фрайнэ будут лучше меня знать содержание моей корреспонденции. Я привыкла писать сама и не вижу резона отступать от этой привычки без веской на то причины. К тому же оказывается, что почерк Лии ужасен и неразборчив, а Брендетта, наоборот, пишет так красиво, элегантно и выверено, что изящные, изобилующие завитушками строки кажутся неестественными, нарочитыми, будто описания чувств влюблённых героев в рыцарских романах.
Я пишу Грете, что постараюсь посетить нашу обитель в следующем месяце, до отлёта в Шайо, пусть бы визит и этот будет неофициальным. Добавляю, что хотела бы переговорить с Бришойни, но пока не уточняю, о чём именно пойдёт речь. Там, в Беспутном квартале, у меня осталось мало знакомых, способных стать тенью самой императрицы, и не каждый из них может – или пожелает – встать за моей спиной. Личного охранника или даже охранницу предстоит искать среди наёмников, людей и нелюдей, обладающих необходимыми навыками, а Бришойни, сама бывшая наёмницей, знает кое-кого из этой братии.
Замеченные мною на галерее мужчина и женщина, в коих я подозреваю маминых брата и мать, больше не появляются. Сколько я ни присматриваюсь к людям в храме, на трапезах, в дворцовых коридорах и приёмных залах, я не вижу их, ни вблизи, ни издалека, точно оба они то ли духи, то ли мираж, привидевшийся мне случайно. Я не знаю, как относиться к мимолётной этой встрече, к этим двоим, связанным со мною какими-никакими кровными узами. Фрайн и фрайнэ Линси явно не стремились увидеть и узнать меня как должно, не искали ни аудиенции у меня, ни милостей, ничего не просили и ни на чём не настаивали. Подобное поведение удивительно при дворе, где мало кто появляется просто так, где практически все пребывают в поиске чего-то, где каждый готов на многое, только бы урвать свой кусок с господского стола. Мне начинает казаться, что тем утром они всего лишь решили воспользоваться возможностью и глянуть одним глазком на это странное существо, суженую из ниоткуда, наполовину незаконную фрайнэ, приходящуюся им внучкой и племянницей. Они посмотрели на дочь опозорившей себя Альвины и им довольно увиденного, большего им не нужно. Линси не Элиасы, нет у них властолюбия и непомерных амбиций северного рода, нет желания занимать ныне овеянный дурной славой статус родственников супруги императора. Это не хорошо и не плохо, просто Линси по-прежнему не хотят иметь ничего общего с порченой кровью, дочерью беспутницы, как бы высоко та ни вознеслась.
Фрайна Соррена Элиаса арестовывают и вместе с братом перевозят в Императорскую обитель правосудия. Блейк оказывается прав, и покуда старший брат возлагает вину на младшего, младший пытается перенести груз её на покойного отца. Понимая, что не так-то просто сделать мёртвого единственным ответственным за всё, Соррен обвиняет кузенов в сговоре, уверяет, что Мадалин и Морелл всегда пытались подняться выше того положения, что занимали. Речи Соррена становятся всё запальчивее, резче по мере выяснения подробностей и проверки слов Мадалин. Как и говорила Лия, фрайнэ Жиллес выдаёт все пароли, все тёмные тайны кузенов, указывает на всех известных ей людей, родственников и доверенных слуг, вплоть до посредника, приобретавшего для фрайна Элиаса тарийские яды в Беспутном квартале. В ответ Соррен клеймит её и Морелла как давних любовников, вступивших не только в преступный сговор против первопрестольного древа, но и в богопротивную связь, презревшую обеты ордена Рассвета. Я узнаю обо всём от Стефана и от Лии, которую муж посвящает в кое-какие детали, и не устаю удивляться нескончаемому потоку оскорблений, грязи и яда, что Элиасы без всякой меры вываливают друг на друга. Словно они не связаны теми самыми столь высоко превозносимыми родственными узами, а чужие друг другу люди, никто и звать никак, кого не жалко в расход пустить, собственную шкуру спасая. Только на сей раз им, каждому из них, уже не уйти, не спрятаться за другими.