А сколько жизней на совести любезной Полковницы! Дозировку снотворных она не особенно соблюдает: главное, чтобы вырубился «стрюк» понадежнее…
Мишель смотрит в черные маленькие и очень спокойные глаза Полковницы. Может, и гложет ее потаенная страсть мстить всем мужчинам, а может, и живет она без особых чертей в душе, машинально, как судьба вынесла…
— Садитесь, Дарья Гавриловна, прене ву ля плас, сильвуплэ. Пива хотите ли?
— Да не отказалась бы… — Полковница усмехается. Впрочем, куда больше спиртного любит она побаловать себя сигареткой хорошей.
И Мишель, зная это, протягивает ей свою черепаховую папиросницу.
— Мерси, Михаил Петрович! Отличная… — Полковница неторопливо, со вкусом, затягивается. — Так с чем посетили вы наш мирный уголок? Уж не по дамам ли здешним соскучились?
— Ох, Дарья Гавриловна, я только об вас из дам здешних и вспоминаю! Потому что вы и впрямь дама. Тут, пожалуй, ею остаться мудреней, чем где-либо…
— Не льстите, Михаил Петрович, все равно не поверю. Так с чем пришли-то?
Принесли пиво. Полковница только пригубила, зато дымила вовсю.
— Дарья Гавриловна, я знаю, вы мужчин терпеть не можете и имеете полное право на то, — решился Мишель и сделал немалый глоток из своего фарфорового (для почетных гостей) бокала. — Но речь идет об одном деле, которое вас равнодушной, может, и не оставит. И, сдается мне, вы смогли бы мне очень даже помочь…
— Не интригуйте, дело говорите…
— А дело такое, Дарья Гавриловна. — Мишель наклонился вперед, близко к ее лицу. — Девушку одну подлец Полозов губит! Вы ж слыхали о Полозове?
— Я и видала его не раз, — пожала плечами Полковница.
— Где?!
— Да вот и здесь тоже! Вы ли один ходок сюда, шер ами?..
— Дарья Гавриловна, скажите, что вам о нем известно!
— Да вы сначала скажите дело свое, Михаил Петрович!
— Была у него воспитанница, — да вы же знаете, что у него за «воспитанницы», зачем они! — так вот, он ее в заведение к Векслерше сдал, — развязался, да. Говорят, в Париж собирается, а девушку в омут, не надобна стала, увы…
— Эх, Михаил Петрович! Думаю, в Париж он не скоро укатит, к зимнему сезону разве что. А до того еще наделает тут…
— Понимаете, Дарья Гавриловна, я слежу за ним из-за этой девушки-то… Короче, он что-то еще задумал, мне кажется… Есть у Девичьего поля домик один, очень обычный домик, чиновница там живет, надворная советница, вдова.
— Ростовщица. Дальская — слыхала.
— И у нее…
— И у нее девочка есть, племянница вроде бы, лет тринадцати. Так он теперь ТАМ окучивает?..
Мишель молча кивнул. В очередной раз он поразился тому, как много знает Полковница о московских обывателях всех сословий, не выходя, кажется, из этой богом забытой трущобы.
— Я слежу за домом. Там каждый почти вечер его карета. То он сам, то эта его Лярмэ…
— Да она ведь жена его — вы разве не знаете?..
Мишель уставился на Полковницу, чуть пивом не подавившись.
— Да, мон шер, грехи младости, все тот же прекрасный Париж…
— То-то я смотрю, как они в сцепке-то… Но жена пособляет разврату его, — возможно ли?
— Эх, Михаил Петрович, Михаил Петрович! Почтенные родители детей своих продают, а уж бывшая кокотка, которая во всю свою жизнь ничего, кроме бриллиантов, и не любила… Ей его удержать важно, — тут и сводницей поневоле станешь…
— Вот ведь скандал какой! Да ежели написать об этом…
— А доказательства-то при вас? Вас же и упекут за клевету Помните: Полозов племянник самой гофмейстерины Олсуфьевой!
— А она-то про позор этот знает?
— Ну, милый мой, что ведомо их сиятельству графине Олсуфьевой, а что нет — не мне, смиренной воровке, о сем судить! Только сдается уж, скандалу она, разумеется, не захочет: императрица Мария Александровна к разврату очень плохо относится. Особенно с тех самых пор, как государь стал предпочитать ей княжну Долгорукову… Прямой резон графине, чтоб кредит при дворе сохранить, ходу скандалу не дать. И сделать это ВСЕМИ ВОЗМОЖНЫМИ СРЕДСТВАМИ!