— Ах, Бабеттка, дознаются, — ведь дознаются, аспиды! Анету-дурочку хоть топи теперь: все им выложит, пустобреха безмозглая! И мадаме боюсь сказать. Что делать-то?.. — Марьяна с горя тяпнула стопочку аж с утра и теперь была настроена лирически, панически и плаксиво.
— Мадаме все одно сказать надо, Марьяна Карповна! — задумчиво пробасила Бабетта. (Она, когда сильно задумывалась, всегда басить начинала.) — Первым делом Мясников к ней, к мадаме самой, обратиться должен. Не посмеет она полиции врать!
— Дура ты, Бабетта, набитая! — И Марьяна прижала мокрые губы к самому Бабеттиному уху. Мясников только с виду мужчина прямой, военный, а внутри он же весь извилистый. Это те не Барабанов-дурак! Он как рассудит, Мясников-то этот? Может, своим вопросом он мадаму только спугнет, а она концы в воду, — и птичка тю-тю! Иное, ежели он окольными путями про все узнает — да так, что мы сами про это ведать не будем! Вот ведь как!..
— Значит, Анетку утопить надо, на время! А другая девушка ему и не скажет…
— Что ты несешь: «утопить на время»?!
— А так: спрятать пока, а Мясникову сказать, будто ее выписали к себе в другой город. Да вон вчерашний ее купец, в Нижний-то!
— Ай, дурища! — Марьяна досадливо отмахнулась и чуть шкалик со стола не скинула. — Да Мясников от таких дел еще больше ведь разохотится! Он мужик вредный, каверзный, всякое супротивство строго наказывает! Да и мудрено ли ему, жандарму, правду узнать?! Здесь же у него УШИ есть!
— Как это — УШИ? Да кто ж?..
Марьяна вздохнула, молча опрокинула еще стопку, перекрестилась:
— Я подписку дала никому не сказывать. Я и есть… Да я Глашку жалела, покрывала все — и вот себе же на голову! Только тем, может, и отбрешусь, что раз в месяц докладать должна, а срок еще не пришел… Но ведь, Бабетт, и еще один человек имеется! Может, он уже давно доложил, а у них с Мясниковым ынтрига какая противу Глашки наверчена!
Бабетта вытаращила глаза, не особо и притворяясь, что в ужасе.
А тоска и жуть Марьяну уже допекла вконец. Приникнув к самому Бабеттиному уху, она прошептала, пустив слюну:
— Иван!..
Экономка тотчас так испугалась содеянного, что схватилась за голову:
— Ой, плакало мое местушко-о!..
Да и сама заплакала.
Бабетте жалко стало Марьяну Карповну: немолода уже, куда и пойдет?..
Поутешала ее, как могла, крест нательный поцеловала, что никому не скажет, а после тотчас к Глаше в комнату сорвалась.
— Слышь, Глафира! Выбирать не приходится, девонька! Енерал так енерал, или этот, который сегодня представится. А то Мясников с Барабановым тебя как пить дать в «залу» утянут… И тогда, может, планида твоя к худшему навсегда уже переменится…
Глаша слушала бледная, и в лице ее ничто не дрогнуло.
— Да ты слышишь ли? — дернула ее за рукав Бабетта.
— Слышу, да.
— И ты это, Глафир, платье зелено сегодня не надевай, несчастливое оно для тебя…
Глаша надела розовое в широкую серую полосу, шелковое, нарядное, но с длинным рукавом и закрытое. Как сама Глаша объясняла когда-то Бабетте, «визитное».
Настал долгий, первый в этом году июньский, но по-осеннему холодный и ясный вечер. Когда Глаша вернулась к себе, весь дом ходуном ходил. Из «залы» раздавались крики, хлопанье шампанских бутылок, пьяные звуки скрипки и фортепьяно, которые бестолково мешались с галопами из заведенной «музыкальной машины».
Глаша прошла с черного хода. И, как ни задумчива она была, слишком уж необычная беготня и шум заставили ее придержать шаги.
Глаша немного постояла на лестнице. Мимо с подносом прыжками пронесся Степка — бумажный оранжевый серпантин болтался на ухе.
— Эй, Степан! Почему сегодня так шумно?
Степка мигом притормозил.
— Вот-с, — обратился он к Глаше без имени, явно заигрывая с ней и в то же время робея. — Извольте видеть, нынче банкруты гуляют-с, весь дом на ушах стоит! Мы уж боимся, как бы они и сюда не полезли, до вашей комнатки-с…
— Какие банкруты? Что ты врешь?
— А и не вру я вовсе: чистой воды банкруты-с, то есть прямая дорога отсюда им в долговую яму, а то и на каторгу-с…
— Да толком-то объясни! — прикрикнула Глаша.
— А что ж толком-то, Глафира Батьковна? Я ничего от такой красотулечки утаить не посмею… — осмелел и сдерзил наконец Степан. — Банк-с «Растягин и сыновья» прогорел, неужели не слышали? Вот они и гулевают нынче на последние-то! Поди, вкладчиков денюжки-т…
— Да что ж он, так С СЫНОВЬЯМИ сюда и пришел?