— Что ж, в больнице легче ему станет? — глухим стоном простонала Бабетта.
— Легче — не легче, а все же удобнее, чем сюда ездить… — уклончиво ответил врач.
Глаша поняла намек и вся вспыхнула:
— Стало, к пациенту приезжать сюда зазорно, а таскаться за всякими гадостями — уж куда ни шло?!
— Видите ли, мадемуазель, здесь нужен настоящий специалист, педиатр. Я знаю одного такого, блестящего, но вряд ли он приедет сюда. Поймите, у всякого свои предрассудки…
— То есть: помирай младенец, ты НЕ ТАМ родился!.. — наседала Глаша.
— Э-тэ-тэ, мадемуазель, да у вас истерика…
Бабетта оторвалась от Ванечки и уставилась на доктора в каком-то тупом, суеверном ужасе. По ее пухлым щекам скатилось три крупных слезы: по левой две, по правой — одна. И эта смешная одна слезинка сделала Леонтия Палыча почему-то серьезным, а потом и рассеянным. Он побродил взглядом по комнате, вздохнул:
— Ну хорошо, я поговорю с Николаем Кузьмичом. Может, и приедет. А про больницу ты права, тетенька. Туда у нас таких разве что умирать отвозят… — вздохнул Леонтий.
Николай Кузьмич приехал к вечеру. Он оказался длинным тощим господином с куцей, седоватой уже бородкой. Глаша заметила, как, несмотря на сдержанность, он смущен. «Вот мужчины! — подумалось ей. — Одни из оргий не вылезают, а другие знать не знают никого, кроме своей жены. Этот жизнь прожил, но в таком месте, кажется, впервой и тушуется…»
Николай Кузьмич недолго осматривал Ванечку, выписал три рецепта и уже с порога оборотился:
— Трудный случай… Полагаю, нужно быть ко всему готовым, медам. — Он задумался, теребя свою козлиную бороду. — Трудный, но э-э… интересный… Вот что, медам, я бы взял вашего мальчика!
— Как взял? — растопырила руки Бабетта. — Куда это?
Николай Кузьмич покраснел, и седая бородка его показалась теперь совершенно белой.
— Я… я бы к себе его взял, домой.
— Как же это домой? А я как же?! Да он кажну минуточку пить просит! Что ж, вы будете возле него сидеть? — Бабетта то всплескивала руками, то опускала их.
— Ну, мадам… — Николай Кузьмич развел руки, комично повторив движенье Бабетты. — У меня есть кому присмотреть…
Бабетта упрямо охнула:
— Да коли судьба помереть ему, пускай уж у матери на руках, не у чужих людей!..
Николай Кузьмич строго посмотрел на нее и стал еще больше похож на упрямого, недоброго козла:
— Если бы суждено было ТОЛЬКО это, я бы вам не предложил… Но повторяю: есть шанс!
Бабетта растерянно обвела взглядом комнату и уперлась в лицо Глаши. Та скорчила злую гримасу и решительно закивала.
— Что ж, я и не увижу его теперь? — забормотала Бабетта. Руки ее стиснули ворот капотика.
— Я поговорю с вашей хозяйкой… Думаю, вы сможете навещать ребенка.
Как ни странно, дело сладилось очень даже легко. Правда, Векслерша хоть и рада была сбыть докуку с рук (ведь ребенок «весьма отвлекайт фройляйн Бабеттт от виполнений ее прямой функцьен»), но отпускать ее к сыну сперва отказалась категорически. Однако Бабетта тут стала вопить в голос, причем выла она так настойчиво-неутешно, что в «зале» услышал ее сам жандармский ротмистр Мясников и попенял Марьяне на свое испорченное бабьим воем настроение, сперва столь приятно игривое. Посему (а также под дружным напором Николая Кузьмича и Леонтия) «мадама» все-таки разрешила Бабетте и Глаше навещать Ванечку и даже почти ежедневно, «но штоби вешером мамзели били на месте и мамзель Бабеттт, натюрлих, в зале и КАРАШО работаль!».
…А весна, такая в апреле жаркая, в мае вдруг приуныла и закручинилась. Резкий ветер гнал по небу длинные серые тучи. То и дело срывался косой и холодный дождь. Под вечер промытое небо сияло зеленоватым холодным светом, предвещая ночные заморозки.
— Черемуха зацветает, — дернув носом, прокомментировала Бабетта.
— Да уж и дуб, наверное, распускается, — возразила Глаша, кутаясь в длинное пальто «помпадур» с широкими оливково-зелеными полосами и удивительно до чего тонким кружевом по подолу и у горла на вороте. Перышко на шляпке у Глаши было горчичного цвета.
— Ох, ты такая, Глашка, красивая! Прям енеральша молоденькая… — завистливо протянула Бабетта. Бурая ее пелерина казалась пятном грязи рядом с этакой красотой, да и сама Бабетта выглядела при Глаше навроде прислуги или приживалочки. Впрочем, для приживалки Бабетта была еще и сама молода…
Проходившие мимо господа обращали внимание только на Глашу, а иные приподнимали цилиндры, шляпы и новомодные котелки.
— Чего это они? — беспокойно спросила Бабетта.
— В знак восхищения, аншантэ — аншармэ, — самодовольно пояснила Глаша.