Мой сосед-компьютерщик, всякий раз вскакивая и одаряя теолога звенящим аплодисментом, бросал на меня уничтожающие взгляды. Если бы дело происходило у нас на родине и он бы, вместо великого Христа, носил в своем сердце великого Ленина – не вернуться бы мне с того диспута домой.
К концу вечера огласили результаты голосования присутствовавших.
За христианство подано 6337 голосов, за атеизм – 221. Что это? Фига в кармане прогресса или насмешка над ним?
Столь быстрый и точный подсчет голосов был осуществлен благодаря величайшим успехам электроники, то есть, грубо говоря, естественнонаучного знания, на протяжение веков тщательно искореняемого всесильной дланью Церкви. А попробуй сейчас этой могучей организации обойтись без телевизора, без компьютера, без микрофона и радио – обанкротится на следующий день. Мой молодой сосед... Не какая-нибудь шамкающая старушенция в шляпке с гусиным перышком, а молодой образованный рысак смотрел на меня, не скрывая враждебности и презрения.
Я чувствовал себя ужасно плохо. В кругу этой истово верующей громады я чувствовал себя так, как когда-то у себя на родине – в кругу громады атеистически-коммунистической. Я испытывал страх. Обычный, некрасивый, животный страх, точно такой же, как и там, находясь в удушающей атмосфере партийных собраний, проработок, свободных партийных дискуссий и обсуждений.
Страх и отщепенство.
Страх и отчаяние.
Страх и пропасть. Между мной – и вами. Между мной – и вашими, господа, духовными ценностями, верами, правдами, истинами.
Что же вы такое знаете, что мне не дано?
Я только вышел из русского магазина, нагруженный пятью целлофановыми сумками, в каждой руке по две и одной – подмышкой, как вижу, навстречу мне на помощь торопится Кирилл.
– Я случайно заметил твою машину (когда ты уже поменяешь эту ржавую тачку?) и решил подождать тебя здесь. Давай помогу, не волнуйся, все будет в порядке.
– Я не волнуюсь, там ничего бьющегося нет.
Подхватив пару сумок, он освободил мне руку для того, чтобы я мог открыть багажник.
– Я то же самое говорю. А? Что? Ты уже успел поговорить со своим сыном о том, что я тебе рассказал? Нет?
– Послушай, Кирилл, не гони горячку и не подымай панику.
Мы стояли позади моей белой проржавевшей "Волвы", уложив все в багажник и захлопнув крышку. Кирилл был на взводе, ни на секунду не давая отдыха своему языку. Казалось, в его уме просчитываются тысячи операций, катастрофически неотложных для судеб всей планеты. Родина или смерть.
Мои слова о панике пронеслись мимо его ушей. Он гнул свое.
– Я так и знал, что ты не предпринял еще никаких шагов.
– Я его не видел еще.
– Ты его не видел? Хорошо. Но ты мог поговорить с ним по телефону и рассказать, кто такой Потапов на самом деле. А? Что? Ты меня понял? Я тебе по секрету скажу. Я уже говорил с одним человеком у нас на работе, у меня в инженерном отделе. Его брат работает в ЦРУ. Он хотел уже свести меня со своим братом. Но я дал ему невнятный ответ. А? Что? Ты понял меня? Связаться с ЦРУ не будет никаких проблем. Я сказал ему: знаешь что, давай немного подождем.
– Так ты сказал ему "подождем" или дал невнятный ответ?
– Я сказал "подождем", но неопределенно. Я решил услышать слово сначала от тебя. А? Что?
– Ты правильно решил. И послушай, обещай мне впредь ничего без моего ведома не предпринимать и ни с кем не встречаться.
– Хорошо, я понял тебя в превосходной степени. Что? Видишь ли, не взять его здесь, когда так легко, будет непростительной ошибкой. Но без нашей помощи... Это понятно ребенку. Без нашей помощи они ничего не сумеют сделать. Ты понял меня?
Передо мной стоял больной человек. Маньяк. Я еле сдерживался.
– Кирилл, ты, часом, не болен? Я же сказал никаких ЦРУ. И вообще, выбрось всю эту муть из своей башки. Я сам, о чем надо, позабочусь.
– Хорошо, договорились. Но ты должен поговорить с сыном сегодня же. Ты подумай, когда ты уже поменяешь эту тачку? Или ты ждешь, пока она сама развалится. А? Что? Тебе она нравится?
– Мине она нравится.
– Ах, никогда не думал, что "Волва" может кому-то нравиться.
На последних репликах я уже сидел за рулем, пытаясь отодвинуть его от окошка. Еще пара, другая словечек – бай, бай – и я, наконец отъехал.
"Бай" по-английски – пока.
Настырность Кирилла, больная вне сомнения, все более отвращала и по другой причине. Она мне казалась пародией на меня самого, еще совсем недавно подозревавшего Хромополка в том же грехе. Правда, тягаться с Кириллом – задача непосильная. Но неисповедимы пути нашей психики. Их финты часто непредсказуемы и не всегда управляемы здравым смыслом. Понимая, что любой, с таким стажем коммунистической жизни, как у нас, был бы с легкостью пойман на эту наживку, я все же был уверен, что если Кирилл – и пародия на меня, то чрезмерно гротескная и злая.