Его сожгли религиозники. Прямо в костре среди бела дня. Трещал мороз, трещали поленья, трещало и жарилось человечье мясо. Они тесной круговой стенкой – плечом к плечу – топтались вокруг костра и шептали слова молитвы, согревая над огнем задубевшие кисти рук. Оченно впечатляющая картинка. Хотелось поверить и в нее, но что-то мешало. Уж больно эффектно все выглядело. В костер они бросили его, вроде бы, не живьем.
Я говорю "вроде бы", потому что в какие-то моменты внимание отключалось. Вроде бы, перед самым костром за определенную мзду его свалил сперва ножом кто-то из уголовников.
Хромополк, закончив, умолк. Я тоже молчал. На языке вертелся вопрос, кто ему все это сообщил, но сорваться с языка и прозвучать – не вышло. Казалось, ему нелегко было это живописать, что тоже не способствовало полному доверию. Да, страшно, да, дико, если правда. Но расшаркиваться в сочувствии – чур не я.
– У кого ты вычитал о сотрудничестве с ордой? – спросил я твердо и внятно, обрывая тем самым и неловкость молчания, и неловкость темы.
Торчать на ней, казалось негоже, ибо, каким бы хорошим отец ни выглядел в глазах сына, – что, может быть, и похвально, и справедливо, – не мне по нему слезу проливать. Я был, скорее, с этими несчастными религиозниками, сосланными туда и обреченными на смерть просто за верность какому-то фантому веры, чем с ним, испепеленным их окостеневшими руками.
Собаке – собачья смерть?
Нет, и этих слов на сердце не было. Хотя, признаюсь, охота порой быть и злым, и жестоким, как любая другая нормальная тварь из породы людей, а не обретаться вечно за скобками слепого блуда и каждому рыку находить какое-то объективное – с чем его едят? – оправдание.
– У кого ты вычитал о мирном сожительстве с ордой? Не у Сулейменова ли?
– И у него, но главным образом – у Гумилева.
– Льва Николаевича?
– А ты его знаешь?
– Ну, конечно. Кто же этого дебила не знает!
Хромополк обалдел:
– Почему дебила?!
Я тоже не хотел так резко, но слово – не воробей.
– Извини, – говорю, – я не хотел так резко, но слово – не воробей. К тому же, он геем был.
– Кто?
– Он самый. Лев Николаевич. Сочинитель "Великой степи".
– Ты серьезно?
– Ну конечно, серьезно. Мы одно время были с ним... ну вот так. Ну как с тобой. Он даже обхаживать меня раз пытался.
Хромополк никак не врубался.
– Поклеп, небось, или розыгрыш? А, признайся. А если не то и не другое, то нечто личное.
Недоумение Хромополка не только не смущало меня, но, напротив, все ярче распаляло неожиданно пришедшую на ум гофманиаду. Надо же когда-нибудь и себе самому приятным быть. Бить – так бить. Пить – так пить. Песня такая есть. Или что-то в этом роде.
– Ну, конечно, личное. Пили вместе. Он, правда, не пил. Не пьющий был. Я пил, он пьянел. Так, бывало, опьянеет, что тут же губы вперед – и поехали. Знаешь ли ты, как целуется русский мужик во-товарищах? Губы мокрые, большие – и вперед. И с такой настоятельной, что ли, уверенностью, что и ты свои ему навстречу понесешь. Мол, нате, Левушка наш дорогой, засасывайте сколько влезет.
Я, видимо, пережал маленько, поскольку следы первого шока явно сошли с лица Хромополка. Веки у него опустились, а крупные широкие монгольские ноздри начали функционировать нормально, в такт дыханию, то сжимаясь, то разжимаясь. Кажется, что он клюнул всерьез, но в то же время – как бы не до конца. Ему бы сейчас подцепить меня какой-нибудь удачной остротой – и глядишь, оба бы расхохотались и делу конец.
Но не тут-то было.
Этого-то как раз мы и не допустим.
– Помню, однажды после Блоковской конференции в Тарту заехал я к ним в Питер. У Левушки, разумеется, не остановишься. Он в коммуналке все эти годы жил. Ты знаешь это, да? Не знаешь? Да, он жил в коммуналке. Не комната, а такая длинная кишка. У стены кровать, а туда, дальше к окну, стол. Все – в одну линию. Ну, конечно, книги, рукописи – всюду. На столе, под столом, на кровати, на подоконнике, на полу – где хочешь. Не пролазно. Между кроватью и стенкой – проход не больше метра. Одним словом, останавливался я обычно у нашего общего знакомого, точнее, его друга – Маркузина. Ну что, заезжаю я однажды после конференции к Маркузину, а он уже на пороге, в плаще, страх как торопится. "Хорошо, что приехал, – бросает мне, – как раз кстати, поехали Левушку выручать". Выручать? Откуда?.. Что ты, думаешь, случилось? Его арестовали – милиционера целовать полез, прямо там на Балтийском вокзале. И вот для выкупа нужны были поручительства от двух свидетелей. Вот почему так обрадовался мне Маркузин.