Хромополк молчал, и я выдохся. Почувствовал, что так распаляться некрасиво и среди культурных людей не принято. Я хотел повыступать еще насчет евреев, насчет того, какое удовольствие доставляет мне Гумилевчик тем, что признает существование докиевской, азовско-черноморской Руси (кагана Руси), тем, что упоминает и об острой враждебности между Русью и славянами, и даже о торговле Руссов славянами как рабами. Приводит он также факты и о родственных связях между Русью и хазарскими евреями (рахдонитами). Они торговали и грабили вместе и были от одной матери и отца. ("Рус и Хазар от одной матери и отца", – цитирует он одного из современников событий). Еще он доставляет мне наслаждение тем, что отрицает попытки отождествления руссов со скандинавскими варягами, то есть, по сути дела, – решительно отрицает теорию северное происхождение Руси, заявляя, что хотя викинги по рождению были скандинавами или прибалтами, но они не были представителями своих народов и легко вошли в сговор с евреями-рахдонитами.
Все это – мед мне на душу именно потому, что подтверждает гипотезу Ирмы Хайнман о еврейских корнях Киева. И если бы он знал еще древнееврейский и другие восточные языки так, как их знает Ирма, и так же, как она, обратился бы к местной топонимике и был бы чуть-чуть менее враждебен к евреям, он пришел бы к тем же выводам. А так – приведя, по сути, те же факты, что и она, он остановился перед последней непреложностью: викинги – это те же русы или евреи-рахдониты (знающие пути пираты – в переводе с иврита), успевшие к этому времени через северную Волгу пробраться в Прибалтику (вспомним – "по рождению прибалты, но не были представителями этих народов") и в 852 на базе порабощенных и объединенных ими славян создать Киевскую Русь – новый в будущем этнос. Торгово-пиратская организация евреев называлась всеми без исключения современниками руссами от ивритского слова "рус" – отступник, злодей. Четко.
Четко, Тихомирыч. Вот какой замечательный этногенез случился, оказывается, в момент пассионарного толчка у еврейцев!
Я люблю утра.
Люблю по утрам уставиться лицом в небо и глазеть. И глазеть, и думать. Пусть на солнечное – в колокольчиках и неуемной живости облаков; пусть на затянутое густым серым бархатом тишины и отрешенности; пусть на горящее переливами ползущих огненных масс, раскрасневшихся от жара угольев; пусть на какое угодно – оно всегда не подвластно ни уму, ни слову, и любая попытка постичь его, приблизиться, заглянуть за грань ничем иным не кончается, как только еще одним щелчком по носу, еще одним пинком, уколом, ставящими тебя на место. И ни гу-гу. Каждый сверчок знай свой шесток. Смотри и дыши в две дырочки, пока еще дышится, пока белокурая подруга полей не удостоила еще и твое крылечко своим сакраментальным визитиком. "Не страшно", – говоришь? Ну что ж – твое дело. Я только хотел заметить, что в такие минуты самое то подумать о Боге.