С картавостью? Пусть с картавостью, но ничего другого у меня нет, ничем иным я не владею. Отними у меня русскость – и останется голый пуп. Пустота останется. Ничего не останется.
Русское – человечное. По крайней мере, для меня.
И несмотря на все это...
И при всем при том, мне омерзительны русский вельможа и русский поп с лоснящейся рожей, в стопудовой рясе, прошитой золотыми побрякушками, как, впрочем, и ортодоксальный еврейчик с пейсами и в черном сюртуке.
Что значит омерзительны? Никто их не намерен ни бить, ни убивать. Хотя никто – чушь собачья. До никто еще далеко. Я имею в виду мы с тобой не намерены – ни бить, ни убивать их. Но, тем не менее, они мне омерзительны. Сугубо на вкус. Простая бердяевская брезгливость.
Вполне вероятно, какому-то пейсатому еврейчику мой вкус покажется фашиствующим. И он, возможно, будет прав. История хорошенечко постаралась доказать, что жажда подвигов и начинается с невинной эстетической неприязни.
Но я не об этом сейчас.
Я – о том, что мы все рождаемся в некоторой эстетической атмосфере, с незримой, но хорошо налаженной шкалой красоты и уродства. Я в Америке уже десять лет, а все никак не уживусь ни с культом торгашества, ни с культом дутых сенсаций и распоясанного нутра. Больше того – и может, всего страшнее! – эстетически мне ближе церковь, чем синагога.
Почему?
Ведь я вряд ли более двух-трех раз посетил и то, и другое заведения и уж точно никогда не общался ни с церковниками, ни с раввинами. Однако факт остается фактом, который трудно и незачем скрывать.
Какой-то кодовый колокольчик русскости позванивает мне в церкви, а в синагоге я его не слышу. То же самое я могу сказать о европейской культуре в целом. Любой европеец мне ближе любого восточно-азиатского еврея. Вместе с тем, любой европеец назовет меня жидом и прикончит при случае как сосущего его кровь, а каждый порядочный ортодоксальный еврей назовет меня фашистом.
Кто же я?
Я родился на Украине от матери, которая родилась в России от другой матери, которая в свою очередь тоже родилась в России, и та от другой такой же и тоже в России – не знаю во сколько поколений назад. Но я инородец, потому что где-то в какой-то точке эта ветвь проросла из еврейской спермы.
Пиздец! Достаточное основание, чтобы великие русские люди погнали меня в шею или, на худой конец, сказали: ты о нас судить не моги, не смей, не имеешь право, не допустим. Ты не наш, ты не униженный и оскорбленный, и на тебя наши великие мысли и плачи о человеке не распространяются. Я, конечно, мог бы на это с нежностью или с грубостью им ответить. Мол, плевать мне на ваши великие мысли, поскольку то-то и то-то и то-то, и что эта Россия – моя, мол, такая же, как и вашая. Но ни грубость моя, ни нежность моя, ни все мои разумные, христианские, гуманные, логические или мистические доводы делу не помогут, и никто – ни они, ни ты – не признаете за мной права называть землю, на которой я родился, моей. Не говоря уже о всех ее высоких и низких материях, о которые мы вместе – и ты, и я в одинаковой мере – не просто расшибали себе лбы, раздирали сердца и сдирали кожу, а сами стали этими самыми материями, их субстанциями и квинтэссенциями, если хочешь по-ученому.
Евреи же, со своей стороны, тоже не признают меня своим, потому что я, заметят они, безнадежно заражен русскостью, пахну Русью и русским духом и у меня болит душа исключительно об русской судьбе. И вообще я гой – таков будет справедливый приговор справедливых евреев.
Кто же я? А никто.
Никто, никакой, ничей. Ни русский, ни еврейский. Я сам по себе. И поэтому, пожалуйста, не вешай мне соплей на уши и не обвиняй в русофобстве, если я посмею сказать, что Достоевский при всех его прониканиях в глуби и выси, в смысле практического осмысления жизни, остался ребенком. Может быть, такое суждение неверно, может быть, оно скверно, но уж наверняка – не обозначает ненависти ни к великому русскому гению, ни – тем более! – ко всей русской литературе. Куда хватанул!
И еще: если из меня час от часу прорывается вопль скорби по убитому палестинцами израильскому мальчику, это отнюдь не означает, что мы требуем, чтобы нам отдали Крым или Московскую область.
– Дядя Костя, вы слышите, я решил бежать.
– Бежать?! Куда же ты побежишь, дурень-человек?
– В Америку.
– Ты что ж, Россию ненавидишь?
Смею думать, что каждый из нас состоит из набора свойств, по крайней мере, одного зверя, а все мы вместе представляем полное собрание шедевров мировой фауны – от зайца до гиены.