Жара жгла.
Она раскаляла во мне совершенно необоримый, панический страх за гостей, за друзей. За судьбу свадьбы. Как посмотрят? Что скажут? Эта дрянь-жара все погубит, все торжество превратит в дешевку, в балаган. Потекут лица, живопись губ и глаз – помада, всякие краски на бровях и ресницах. Лица станут масками, платья прилипнут.
Я уже отвез Нинулю с Цилей. Я уже вернулся. Я уже опять дома. Теперь поедем все вместе, двумя машинами, наглаженные и напомаженные. Они уже все одеты. Я тоже сверкаю, все на мне с иголочки. Новый костюм. Как говорит моя нью-йоркская сестрица Лиза: умереть и воскреснуть! Новая, солнечно яркая рубашка, галстук – все как положено.
Все готовы выходить. Выходить – в пекло. Почти три часа дня – самый разгар. Господи!.. Не пойти ли на сговор с Ним? С Хозяином неба?
Мысль мелькнула сначала в шутку. С такой горькой иронией, что ли, дурашливостью – от фонаря, от бессилия и беспомощности перед этой удушающей огнедышащей пастью солнца.
У нас дома, ясное дело, кондиционер. А там, в том дворянском раю – раскаленные стены, несмотря на их толщину, мрамор и древность.
На Гришиной жене, женщине из ренуаровских купальщиц, черное платье до полу. На дочке – тоже черное, правда, полегче – некоторое подобие шелковистого поплина, но тоже довольно плотное, пышное, с блестками. К тому же – ее прическа. Огромная копна чудесных темно-рыжих волос, чуть ли не с метр в диаметре, по надежности сохранения тепла вполне может соперничать с мехами эскимосов. Я задерживаю на ней взгляд. Яркое юное чарующее создание. Личико мраморной белизны с умненькими светло-голубыми глазами.
– Ну что, поехали?
– Поехали.
Мама, конечно, не могла что-то не забыть. На сей раз – веер.
Она приготовила его еще с вечера (новенький, китайский – ни разу не использованный) и думала, что положила в сумочку, но вот посмотрела – в сумочке его нет. Испарился. Сема с Гришей отправились на поиски, женщины, недовольные и нетерпеливые, топтались тут же у лестницы, у выхода, а я решил воспользоваться столь длительной паузой – и спустился вниз в туалет по малой нужде.
Вошел – тихо, чисто, из жалюзи в потолке течет струйка холодного ветерка, в окошко поглядывает развесистая ива. Райский уголок. Покой, тишина и блаженство. Ну как тут не подумать о Нем? И я подумал.
Стоя над унитазом, с расстегнутым нехорошим местом, задрав лицо кверху, к окну, к ивушке, я мысленно произнес:
– Совершишь чудо – поверю.
Произнес мысленно, но с отчетливым проговариванием каждого слова.
– Совершишь чудо – поверю.
Я знал, что чудо невозможно. На всех телевизионных каналах синоптики предсказывали усиление жары. Никаких намеков на охлаждение не подавало и небо, висевшее неподвижно в бледно-голубой млеющей дымке. Ни облачка, ни дуновенья. Даже трепетная легчайшая вязь ивовой листвы не показывала ни малейших признаков жизни. Длиннющие косы-слезы свисали не дыша, в состоянии абсолютного, ничем не нарушаемого покоя. О каком же чуде, надежде на чудо можно было думать?
– Совершишь чудо – поверю.
И вот мы все уже там. Я-то, только сегодня, – третий раз. А мама, Сема – глаза на лоб, прилипли к окнам.
Это мы пока еще в машине, вкатываемся по аллее царственного въезда.
– Ну и ну!..
Подруливаю к главному особняку. Колонны. Парадный подъезд. Распахиваю дверцы машины – лицо мигом облепило раскаленным углем, будто в доменную печь вошел. Тут же, следом за мной подруливает Гриша со своей семейкой. Вываливаются, платья поправляют.
– Послушай, это, часом, не летняя резиденция Рокфеллера? – Гриша шутит. Его жене не до шуток:
– Это, может быть, и Версаль, но здесь, по-моему, еще теплее, чем у вас.
Что делать? Молчу. Молча помогаю маме выбраться из машины. Достаю Нинулькины и Цилины наряды (они в рабочем пока, не наряжались) и вместе с Семой, разделив ношу, идем в здание, к своим благоверным. Дышать там тоже нечем. Столы уже накрыты и у каждого стола – по вентилятору. Вентиляторы довольно приличных габаритов, но не помогает. Это-то при пустом зале, а что будет, когда набьется горячими телесами.
– Перестань переживать, – говорит Сема, – все будет в норме. Советским людям к трудностям не привыкать.
Это правда. Хотя я знаю, по меньшей мере, трех дам из наших советских людей, включая Гришину жену, которые, по их словам, жару просто не выносят. Кроме того, человек 50 американок будет.
Я махнул рукой. Что будет – то и будет.
Отдав туалеты своим супружницам и перебросившись с ними парой-другой фраз, поболтавшись чуток меж столами, постояв несколько минут у одного из вентиляторов, мы с Семой вышли покурить. Никого из чужих гостей еще не было. В самом деле, надо расслабиться, – подумал я. Надо сбросить с себя эту давящую нервозность, освободиться от этой искрометной душевной суетности, нагромождения всяких разных мелочей, забот и беспокойств. Ни свадьбы, ни поповского венчания уже не избежать, как не избежать нареканий тех твоих дорогих сородичей и соплеменников, которым все это покажется чересчур не еврейским, оскорбительным для евреев или чем-то в этом духе.