– Кто? – рычал я, сквозь Нинулину ладонь. – Кто?!
– Мудаки и провокаторы!
На мудаков я не среагировал (так оно и есть, да к тому же нормальная обиходная, ничего не значащая пришлепка), а на провокаторов...
– Это я провокатор?!
Тихомиров был уже в коридоре. Зинаидка одной рукой прилаживала на нем ушанку, а в другой держала пальто, подставляя растопыренный рукав под его то и дело вырывающуюся руку.
– А то кто же еще! – выдавил он из себя, влезая в рукав.
– Ах так! Ну так знай же, милый мой Алексей Георгиевич, мы живем в тюрьме. Такие вот непровокаторы, как ты, сделали из своей горячо любимой родины тюрьму. И не тешь себя, дорогуша, никакими иллюзиями. Тюрьма! Тюрьма!.. Будка собачья – и та более пригодна для жизни...
Мне было все равно. Лавина – попробуй удержать.
Ясно, что после этого все разошлись. Нинуля сидела у недоеденного разоренного стола, в который она ухлопала столько сил, и тихо плакала. Я же не испытывал ни угрызений, ни страха. Просто было жаль, что выместил все на друге. Ведь он, по сути, чистейшая душа. Защищает меня где может и как может. Теми же глазами смотрит на всю эту дребедень. Только что – не герой. А кто из нас герой? И можно ли от всех геройства требовать? Это они, твари, поделили всех на героев и изгоев, а людям этого не надо, они не могут так. Им жить надо, есть, пить, кормить семью. Кафедрой заведовать.
– Как Тихомиров-то поживает? Все еще там, с тобой?
– А вы разве не переписываетесь? – лунное лицо Хромополка дернулось вширь.
Мы сидели в зале пиццерии на Эри стрит. Ничего умнее, как завести его сюда, я от неожиданности не придумал. Да и что можно было придумать – не посылать же его круто к такой-то матушке или, что так же нелепо, сразу домой тащить. А тут можно было посидеть, дух перевести.
– Я послал ему пару писем, но все без ответа.
– Идейно выдержанный товарищ, – снова морда его вширь потекла.
– Что верно, то верно. Но и ваши гаврики там не дремлют.
– Когда-то не дремали, теперь перестраиваются.
– А ты как? Все еще у них?
Его глаза округлились, заблестели, щеки рванулись к разным полюсам и в этом положении как бы застыли. Он не произнес ни да, ни нет, но слов и не нужно было – легко читалось его лицо. А как же, – было написано на нем. – А как же иначе? Официантка принесла пиццу, нарезала ее, как обычно, на треугольные куски. Ему порцию, мне порцию, наполнила наши кружки пивом и, спросив не нужно ли нам еще чего, удалилась. Он отпил с полкружки пива, крякнул от удовольствия и с аппетитом набросился на пиццу.
– Проголодался я что-то. Вкусно.
Его поза, движения, манера держать себя не выдавали в нем человека, которому все здесь в диковинку: полумрак, расписанные каракулями стены, разноцветные неоновые светильники, усеянный сверкающими рюмками потолок над баром, обилие и разнообразие напитков, услужливость официантки. Он не глазел по сторонам, его ничто не удивляло. Уписывал пиццу за обе щеки и изредка поглядывал на меня. Его широкое круглое лицо играло, как в мультфильмах, то разольется в улыбку, то вновь застынет лунным блином, как бы все время приговаривая "а хорошо ведь, ах как хорошо".
– Ты давно здесь?
Поднял голову, расплылся, сделал несколько жевательных движений тугими челюстями, сглотнул и застыл на миг, уставясь на меня в упор:
– Где?
– Не на луне же.
– Здесь у вас? Здесь у вас не давно.
– А где давно?
Поднял кружку с пивом, задумался на миг, сделал несколько глотков и ставя кружку на место, только крякнул:
– Ах хорошо, широка страна моя родная!.. – и тут же добавил: – Ну а ты-то как? Как Нина? Ребята?
Когда уходили, он не дал мне платить. Вытащил из бумажника американ экспресс и небрежным жестом бросил его на расчетную квитанцию, принесенную официанткой.
Кредитка его смотрелась не новой, а, что называется, видавшей виды. Блеклой и потертой.
Простейший сюжет. Хромополк – не простой гэбэшник, а шпион. Он приехал завербовать Сашку моего. И с успехом это делает.
А что? Молодой преуспевающий инженер-физик, начиненный знаниями самых последних достижений мировой электроники, – чем не улов? К тому же, мягок, романтичен, с несколько по-детски сентиментальной памятью о родине, русский по самому нутряному складу души, вкуса и вообще сознания. Может ли быть еще что-нибудь более лакомое, более привлекательное для наших вездесущих тевтонцев, чем этот неоперенный молодец?