Никто из наших – от Герцена до Солженицына и вот совсем недавно Татьяны Толстой, обласканных Америкой, – Америки не принял. Хотя, если не летать в облаках теорий и идеалов, она, Америка, – единственное реальное достижение человеческой истории. В ней каждый, от чего бы и от кого бы он ни бежал, всегда находит и приют, и уют. И если бы история чудом не позаботилась об этом уникальном уголке земного шара, – этакой надежной всемирной ночлежки для гонимых и отверженных, – бежать было бы некуда. Уровень милосердия и подвижничества здесь столь же потрясающ, как и уровень уголовщины.
Парнишка-школьник, в связи с недугом, должен остричься наголо, но ему стыдно. На другой день весь класс вместе с учителем ходят лысыми. Такие подвиги встречаются только здесь.
Антиамериканские чувства сильны во всех странах, но все бегут сюда и никто – отсюда. Ничто не может оскорбить чувства патриотизма у американцев. Купальники и трусы из национального флага – всеобщий шик моды. Не они – для символов, а символы – для них.
Американский флаг, в самом деле, по-человечески домашен и наряден.
Столпотворение идей, Богов, эпох, вкусов, наклонностей – как бы удручающе порой ни выглядело, – все же маломальский гарант невозможности любой единственно правильной линии.
Сижу с запрокинутым к стене затылком, глаза закрыты. Нирвана покоя. Под покровом век, в космосе внутреннего зрения – широкий, вытянутый ввысь, конусообразный тоннель, бегущий от меня и со мной. Попытка проникания за грань. За грань замков и ключей, и причин, и цели.
Что ни скажешь об Америке, – дурное или хорошее, – не промахнешься. И все можешь сказать. Ни тебе ничего не грозит, ни ей. Так безразмерна она и так многомерна, так беззащитна и так защищена.
Сама мысль о ее гибели из-за гибели ее премьер-министра столь же фантастична, как и надежда на освобождение ее от террористической пули. Единственно, чего в ней нет, так это – единственного числа. Куда ни взгляни, всюду – чрезмерность и изобилие. Не исключая, естественно, нищеты и убожества, которые тоже в чрезмерном изобилии.
– Боль – метафора Бога, – сказано в одном фильме.
И емко, и красиво. Классическое умение уравновесить и завершить предмет, не потеряв его в совершенстве.
Старые европейские храмы – помпезные. В них все подавляет и устрашает. Модерные американские – сытые. Разрыв содержания и формы.
– Согласны ли вы, что если Бога нет, то человек и человеческая история не могут иметь никакой иной цели, кроме той, которую они сами выбирают?
– Боль – метафора Бога, не – цель.
Вошел врач. Я заметил его уже тогда, когда он стоял в дверях. От неожиданности, – дрема, что ли, снова одолела, – от неожиданности я вскочил, метнулся к нему.
Он опускает глаза. Медленно снимает очки. Смотрит на меня, подбирая слова.
Пушкинские шевелюра и бакенбарды. Доктор Пушкин.
Слов не надо.
Слов не надо.
Не надо слов.
Пушкина спасли бы...
Я еду домой. Я сажусь в машину и еду домой.
Утро уже вовсю. Уже по всей Америке вовсю расползлось, разлилось утро.
Я сексот! Кирилла, защитника Масады, – на электрический стул!
Вся Америка уже на ногах, на колесах, на раскрученных заводных пружинах. Заводная шкатулка. Едва вспорхнуло ветхозаветное утро, едва повело хвостом по замочным скважинам, как разом – рывок всех внутренних секреций, прощай матрас и теплое дыханье. Покатились, закружились, поехали.
Все – одним махом, как по команде. Всем – в одну сторону. В сторону удачи и успеха. Попутчики.
Автомобильные пробки на всех улицах. Ползем под блестящими панцирями автомобильных крыш, как стада тараканов.
Вечером – телевизор и бар, утром – бизнес. Белые воротнички, цветные галстучки. Ранним утром – одни бело-рубашечные. Голубые – рабочий класс – повыползают позднее. По выходным – церковь.
– Хороший вы народ, но шибко спешите.
Никогда никого не ненавидел. Сейчас, кажется, ничего другого не испытываю. Две тысячи лет богобоязненной цивилизации – и ничего, кроме крови. Идейной крови. Святой, чистой.
"Не мир пришел я принести, но меч!". Все войны, все преследования, костры, инквизиции, гулаги – все во имя.
– Вы верите в Бога?
– Глубоко верю. При таком захвате техники без Бога нельзя.
А с Богом можно?!
Сколько же еще идейных костров, патриотических мясорубок? Человечьего мяса? Пены и вони?..
Пушкина спасли бы... Черта с два! При всем захвате вашей чудодейственной техники.
Старый хрен. Глаза у него обволокло маревом слез. Он свернул на тихую улочку, остановил машину, вылез из нее и бухнулся на землю под ближайшим деревом. И вольные слезы текли по щекам и падали на колючую свежепостриженную траву. И спина конвульсивно дергалась, как у больного.