Выбрать главу

Он закончил школу машинистов и навсегда воротился в свой дом. В Гомеле у него была девушка, заканчивала медучилище. Через год она приехала к нему, поступила медсестрой в больницу. Сначала у них родился Толик, потом Аленка. Жизнь текла, годы бежали. Мать вышла на пенсию, и сам он уже начал понемногу седеть в свои сорок два года.

Как-то промозглым осенним вечером он возвращался домой с поездки. Фонари на улице не светили, вокруг было слепо, с неба сеяла мелкая снежная крупа и за ногами плелись мокрые листья. Он подсвечивал себе фонариком, обходил темные лужицы. На углу переулка какая-то женщина, закутанная в платок, отделилась от дерева и пошла навстречу ему.

— Колечка, помоги мне, помоги!.. — убитым голосом простонала она и ухватилась рукой за рукав его шинели.

— Что случилось? — спросил он женщину, показавшуюся ему в слабом свете фонарика жалкой и убогой. Его не удивило, что она назвала его по имени. В городке их хорошо знали: у мамы ни много, ни мало — сорок лет акушерства в больнице! Добрую половину горожан (нынешних пап и мам, их сыновей и дочек) передержала она в своих руках, когда они появлялись на свет божий. Да и Надю теперь многие знали по больнице.

— Колечка, прости меня, прости… Глупая была, сама не знала, что творю… Хату кинула, все кинула, а мужья поганые попадались. Это они меня и сгубили… — слезно, на одной ноте тянула женщина, не отпуская рукав его шинели.

— Что-то не пойму я вас, — сказал Николай и подумал: уж не пьянчужка ли это какая прилипчивая?

— Помоги, Колечка, я много не прошу. Пенсии нету, а ведь я мать твоя. Пускай пропащая я, но ведь моя ты кровиночка…

У Николая онемели руки и все оборвалось внутри. И почему-то сразу всплыла в глазах хата с забитыми крест-накрест окнами и двор в лопухах и крапиве.

— Уйдите, — сказал он ей, оторвав ее руку от рукава шинели, и пошел в переулок.

— Колечка, пожалей!.. — Женщина, не отставая, спешила за ним. — Больная я, сто болезней во мне сидит…

В кармане у него были какие-то деньги. Он выгреб из кармана все бумажки вместе с мелочью, подал ей:

— Возьмите и больше не являйтесь, — сказал он и ушел к себе во двор, запер за собой калитку.

Некоторое время он все держал в тайне. Смешанные чувства одолевали его. Но главное — было чувство стыда, острейшее чувство стыда. А почему — он сам не знал. Потому что с ним так поступили? Нет, этот вопрос давно не нуждался в ответе. А вот было такое ощущение, точно он вымарался в дерьме и не может отмыться. И хотя он считал, что об этой встрече не следует никому говорить, он все-таки не выдержал и рассказал Наде.

4

Они порядком убились на огороде, но как только добрались домой, так и пошли тотчас же новые заботы. Первым делом перетащили мешки с картошкой в сарай, — на случай, если ночью покрапает дождик. И, когда носили, Евдокия Семеновна, довольная, что дело сделано, сказала:

— Вот мы, и с бульбочкой на зиму. И кто ее только придумал? Что б без этого второго хлеба люди делали?

— Жил, мама, двести лет назад большой ученый, Андрей Болотов, — отвечала ей Надя. — Он юношей увидел в Пруссии этот странный плод и завез в Россию. Даже врачи считали его тогда вредным, а церковники окрестили «чертовым яблоком». Болотов долго доказывал, что плод полезен, и все-таки доказал.

— Пап, ты слышишь? Это мамка в «Науке и жизни» вычитала, — сказал Толик. — Я тоже о Болотове читал.

— А вы думали, только для себя журналы выписываете? — засмеялась Надя. — Ты читал, а отец, по-моему, пропустил. Потому он у нас сегодня такой молчун.

Николай хмыкнул и ничего не ответил. А Евдокия Семеновна сказала:

— За это ему, Болотову, уж точно от всех людей благодарность великая.

Но когда и с мешками покончили, никто, опять же, не бросился в дом к кровати или дивану. Двор и веранда осветились электричеством. Евдокия Семеновна захлопотала на веранде с ужином. Толик побренчал во дворе рукомойником, мигом переоделся, сказал: «Я к Сане, я скоро» — и пропал за калиткой. Надя взялась простирывать школьный передник Аленки, а Николай отвел к сараю мотоцикл и возился возле него с ключами.

— Что ты здесь видишь в темноте? — сказала ему Надя, подходя к сараю, где была протянута бельевая веревка.