- Я не спал три ночи. Не мог заснуть, беспокоился, где ты, как ты. А тебе даже в голову не пришло предупредить меня.
- Разве моя мама тебе не сказала, где я?
- Сказала. Но ты ушла одна, надолго, в опасное место. Ты не представляешь, какие кошмары преследовали меня в эти ночи, сколько я всего передумал. Ты ведь даже маме не сказала, насколько дней уйдешь. Я с каждым днем паниковал все больше, думал уже бежать в лес и искать твой остывший труп.
- Пит, прости, - я пытаюсь обнять его, но он не дается.
- Если ты так представляешь себе наши отношения, то я пас.
Он кладет нож на доску, и я замечаю, как у него подрагивают руки.
- Может, твои домашние спокойно реагируют на эти вылазки, но я так долго не протяну.
- Я обещаю так больше не делать. – смотрю на него, между бровей по-прежнему как пружина натянута сердитая складка. – Этого больше не повторится. Ты простишь меня? В последний раз.
Я пристально смотрю на него с мольбой в глазах. Лицо Пита смягчается. За суровой маской показывается неутихающий страх, обманутое доверие, раненая нежность. Пит позволяет мне обнять его, покрыть поцелуями его измученное бессонными ночами лицо. Он шепчет мне:
- Не поступай так со мной больше, пожалуйста.
- Я не буду, не буду.
Сегодня Пит не отпускает меня ни на шаг. Мы вместе идем ко мне домой, тушим кроликов, собираемся всеми за столом и даже зовем Хеймитча. От взгляда окружающих не ускользает, что Пит все время держит меня за руку, а после обеда, когда мы рассаживаемся в зале у камина, и вовсе обнимает. Нас впервые видят вместе как настоящую пару. Мама и Прим с улыбкой переглядываются, а Хеймитч только ухмыляется. Всеобщее внимание поначалу вгоняет меня в краску, но потом я привыкаю. В нашем доме телевизор вещает только обязательные программы, сами мы его практически не смотрим, поэтому возникает вопрос, чем занять зимний вечер. Разговаривать особенно не о чем, потому что мы все впятером живем по соседству и знаем все друг о друге. Внезапно Прим предлагает почитать вслух книгу старинных рождественских рассказов. Все с радостью соглашаются. На время мы погружаемся в какую-то сказочную реальность, совсем не похожую на мир, в котором живем. Чтение у камина еще не раз повторяется после того вечера и становится приятной традицией.
В тот вечер Пит засыпает в моих объятиях, едва коснувшись подушки. Я стерегу его сон, глажу по волосам, мысленно представляя, что так отгоняю от его головы кошмары. Пока Пит спит, я вспоминаю наш разговор на крыше о походе в лес. Мне очень хочется взять с собой Пита, пока не началась весенняя оттепель, и земля на время не превратилась в непроходимую трясину. Решаю уламывать Пита до победного.
- Нет! – отрезает он, когда я в очередной раз спрашиваю про лес после череды довольно горячих поцелуев у камина. – Я тебе говорил. У меня неприятные ассоциации с лесом, меня потом кошмары замучают.
- Не замучают, я же рядом с тобой и не подпущу к тебе никакие кошмары, - говорю я, целуя Пита в висок. Мои ноги покоятся у него на коленях, а руки ласково обнимают за шею. Я трусь лицом о его щеку и продолжаю. – Я хочу, чтобы ты полюбил мой лес, понял, что он значит для меня.
Пит колеблется. Я уже третий раз пробую его уговорить. Сегодня он впервые всерьез задумался над моим предложением. Более мягким голосом он добавляет:
- Дело не только в страхе. Мне немного… неприятно, что ты была там с Гейлом.
- Что еще за ревность? Я думала, этот вопрос закрыт.
- Да, но… Как то мне это не очень нравится.
- Довольно слабая отговорка.
Пит с хмурым видом задумывается.
- Давай так, - предлагаю я. – Мы уйдем совсем недалеко. Побудем минут десять, и если ты захочешь обратно, я не буду возражать и никогда больше не предложу тебе этого. Идет?
Он смеется над моим упрямством и со вздохом говорит:
- Ладно, идет.
- Правда? Ты согласен? – я так рада, что с криками восторга лезу к Питу обниматься, а потом и целоваться.
В своих поцелуях я захожу непозволительно далеко, о чем мне тут же сигнализирует тело Пита под моими ногами. Мне не хочется останавливаться, хотя уже где-то на границе моего сознания очерчивается затаенный страх близости, прочно поселившийся во мне после брачной ночи. Возбужденный, взъерошенный Пит сам останавливает поцелуй. Тяжело дыша, он говорит:
- Давай слегка успокоимся.
Смущенно убираю с Пита ноги.
- Я тебя не испугал? Ты наверняка почувствовала, что у меня…
- Все нормально, - почти спокойно отвечаю я, правда прежняя радость куда-то улетучивается, сменившись смущением. Сердце бешено бьется. Желание борется со страхом. И так каждый раз: страх побеждает.
- Если я делаю что-то неприятное для тебя, обязательно говори мне, – серьезно добавляет он. – Я не хочу снова потерять тебя на полгода.
- Не волнуйся, ты не избавишься от меня так легко, - пытаюсь отшутиться я, прекрасно зная, что ни на грош не уменьшу этими словами страх Пита меня потерять. Он так боится поспешить, спугнуть меня, что дарит свою любовь осторожно, по кусочку, будто приручает лесного зверька. Я благодарна ему за это, хотя иногда в порыве страсти мне хочется, чтобы Пит бросил уже свою игру. В последнее время наш ласки заходят дальше обычного, но он всегда находит в себе самообладание, чтобы остановиться, и в такие моменты я понимаю, насколько действительно дорога ему.
- Пойду приму душ перед сном, - говорит Пит и уходит наверх.
Какое-то время я еще сижу у камина и представляю, как завтра мы вместе пойдем в лес. Мечтаю, что когда-нибудь Пит сходит со мной на озеро, будет плескаться в воде, рисовать, а ночью мы посмотрим на звездное небо с крыши бетонного домика. Эх, мечты. В кровати меня встречает спина Пита, мощная и неприступная, как стена. Мы стараемся заснуть без обычной болтовни, чтобы рано утром быть свежими и бодрыми для лесной вылазки.
Пит берет с собой еду и подаренный Эффи фотоаппарат. Погода что надо. Солнечно и морозно. На Луговине Пит останавливается.
- Дальше этого места я никогда не заходил.
- Удивительно, что ты даже здесь бывал. Городские сюда не суются.
- Это верно, - он медлит, потом смущенно добавляет. – Я просто как-то раз за тобой проследил. Мне было интересно, как ты попадаешь в лес.
- Следил за мной? – удивляюсь я. – Когда?
- Давно, года три назад.
- А это случайно не осенью было? Я как раз тогда начала продавать твоему отцу белок.
- Да, - смеется Пит. – Именно тогда.
- Давай не будем здесь задерживаться, - спохватываюсь я. – Мы все-таки закон собираемся нарушать.
Пробираемся сквозь колючий забор и двигаемся к трухлявому пню, в котором я храню свои лук и стрелы. Пит с недоверием и интересом озирается вокруг, прислушивается, будто ожидает нападения переродка. Как только оружие оказывается в моих руках, я беру Пита за руку и веду на тропу, ведущую на холм. Оттуда открывается красивый вид, который, возможно, ему понравится. Мы идем неспеша. Напряженный шаг Пита постепенно становится упругим и спокойным. Вокруг красота нетронутого леса: сквозь холмики сугробов бежит каменистый ручей, сосны припорошены снегом, вокруг ярко очерченных силуэтов деревьев бьет золотыми лучами солнечный свет. Зимой лес светлый, пронизанный светом. Я слышу стучащий клюв дятла где-то вдалеке, шорох птичьих крыльев над нашими головами, шуршание белки на дереве. Наверно, что-то в моем лице меняется, потому что Пит говорит:
- Я никогда не видел такого одухотворенного выражения на твоем лице. Ты правда любишь этот лес.
Я улыбаюсь.
- Десять минут давно прошли, ты хочешь вернуться?
- Нет. Давай побудем еще.
Когда мы приходим на холм, Пит слегка приоткрывает рот. Перед нами огромное синевато-белое снежное полотно, перечеркнутое тысячами тонких стволов-иголок. Пит улыбается и одобрительно кивает.
- Ты была права, Китнисс. Совсем не похоже на Арену.
Мы остаемся на холме перекусить. Пит фотографирует лес, меня. Я тоже снимаю Пита.