Глава 12. Лера
«Ты сможешь, Лера. Ты сильная. Ты выше этого…» — уговаривала я себя, вот уже целых три минуты телефонного общения с мамой.
— Лерочка, ты меня что, не слушаешь? — конечно же, сразу возмутилась многоуважаемая Карина Наумовна, когда я моментально не ответила на её вопрос.
— Слушаю, мам, внимательно слушаю, — я даже улыбнулась в камеру, хотя вышло откровенно фальшиво.
Вот кто придумал эти звонки по видеосвязи? Мама никогда прежде ими не пользовалась, но ради меня (хотя на самом деле, ради того, чтобы рассмотреть моё новое жилище) решилась на такой отчаянный шаг.
— Мне кажется, или ты занята чем-то другим?
— Тебе кажется, мам, — попыталась я успокоить её.
Честно признаться, я действительно пропускала мимо ушей большинство вопросов и рассказов о том, как они с папой страдают из-за моего переезда. Эти разговоры не прекращались уже шесть месяцев. Каждый раз мама умудрялась заново ввести меня в то самое унылое состояние, из которого я так отчаянно пыталась вылезти.
Иногда получалось убедительно, иногда чуть хуже. Порой накрывало совсем серьёзно и без маминых причитаний. Не хочу кривить душой: были даже мысли вернуться в прежнюю жизнь, но я быстро напоминала себе, почему всё получилось так, как получилось. Я обещала себе быть сильной. Я старалась.
Однако каждый раз, когда определитель высвечивал на экране «Мама», я готовилась к новому кругу ада.
Эти звонки окунали меня в пережитый кошмар: сорванная свадьба, пересуды среди родственников, разрыв с Семёном… Мама во всём обвиняла меня. Не в открытую, конечно же, но намекала всеми возможными и невозможными способами.
И если её недовольство моим переездом я сносила относительно легко, то разговоры о Мурзине задевали за живое. Я уговаривала себя, что между нами никогда не было никакой великой любви. Те отношения мне навязали, у меня просто не было выбора…
И всё же в глубине души понимала: за столько лет Сёма стал мне родным человеком, я доверяла ему, я верила в наше «долго и счастливо». Его предательство в один миг перечеркнуло всё, что было для меня святым. Своим поступком он раздавил меня, оставив пустоту внутри. Пустоту, которую вот уже полгода я тщательно латала, выстраивая себя и свой новый мир по кусочкам.
Я уезжала из Москвы с надеждой, что избавлюсь от ощущения ненужности и брошенности. Кажется, у меня получилось. Нет, точно получилось!..
Но только не во время разговоров с мамой, которые будто бы возвращали всё на круги своя.
Именно из-за этого я старалась реже созваниваться с ней. Она постоянно намекала, а то и говорила прямым текстом, что мне нужно вернуться, что моё место в Москве, что ещё не всё потеряно, что есть смысл хотя бы попробовать вновь поговорить с Сёмой, дать ему хотя бы один шанс…
Но я отказывалась снова подпускать к себе этого человека. Я узнала о нём достаточно, чтобы опуститься на самое дно отчаяния. Так что ни о каком воссоединении с Мурзиным не могло быть и речи.
Мне потребовалось шесть месяцев, чтобы хоть как-то склеить разбитое сердце. И всё же смогла возродиться. Освободиться. Взглянуть на своё внезапное одиночество с другого ракурса и увидеть в нём свободу. Может, если бы не мамины напоминалки, всё зажило бы ещё быстрее…
— Валерия! — словно будильник, зазвенел голос мамы из телефона. — Что это за кресло?
«Ну, отлично, Лера, руки-крюки…» — выругала я себя за неаккуратное движение телефоном.
Да, с мамой мне приходилось следить не только за тем, что говорю, но и за тем, что показываю ей через камеру.
— Дизайнерское, — процедила я сквозь зубы и намеренно отошла в другой угол комнаты, где ничего, кроме белой стены, моя мать увидеть не могла.
— Ну, покажи, Лерочка, — залебезила она, чтобы я всё-таки сделала так, как она хочет.
«Привет, красотка», — выскочило пуш-уведомление в верхней части экрана и тут же исчезло.
Я даже не успела понять, откуда оно взялось, и кто вообще мне пишет. Продолжая слушать маму, я открыла список уведомлений и нажала на странное сообщение. В тот же миг на экране вместо мамы выскочило диалоговое окно «Мамбы».
«Точно, я же вчера свайпнула пару раз», — припоминала я, как сидела до ночи в приложении, и быстро глянула профайл написавшего мужчины.