Сегодня вечером, как и в большинство вечеров, лабораторию делили с ней еще двое ученых: Майкл Баттеруорт, высокий, худощавый нейрофизиолог, взиравший на весь окружающий мир свысока с загадочно–отрешенным видом, и Ганс Фосс, по происхождению поляк, механик, мастер старой выучки. Баттеруорт был этаким мистическим мечтателем; однажды он сказал, что профессию свою выбрал после двух часов медитации в размышлении над результатом обращения с этим вопросом к «И–цзин». Фосс, напротив, был невысоким пожилым человеком с розовой лысиной, окаймленной венчиком редких седых волос. Застенчивый и незаметный, он был просто–таки богом в отношении всяческой машинерии. Частенько Розалинде казалось, что системы просто–напросто склоняются перед его авторитетом и слушаются малейшего его прикосновения.
Конечно, это был сущей ерундой, однако, чем больше времени проводила она в лаборатории, тем сильней каждая лабораторная мелочь, казалось, приобретала свой характер, вытесняя из жизни Розалинды друзей и заменяя их. Порой она ловила себя на том, что разговаривает с оборудованием — хвалит за точную работу, ругает за непослушание…
Для человека, верящего в науку, такое поведение более чем странно, и все же месяц от месяца Розалинда становилась все суевернее. Находя в чем–либо дурное предзнаменование — если, скажем, сочетание людей и оборудования не было БЛАГОПРИЯТСТВУЮЩИМ в некоем мистическом смысле, которого она даже не могла бы объяснить словами — она отменяла очередной эксперимент без малейшего сомнения. Бремя ее ответственности стало столь тяжким, что нести его она могла лишь руководствуясь исключительно собственной интуицией.
Тем вечером — теплым летним калифорнийским вечером обстановка БЛАГОПРИЯТСТВОВАЛА. Розалинда стояла у стального резервуара — высокая женщина тридцати с небольшим лет, с живыми серыми глазами и темными волосами, аккуратно забранными назад. Самообладание и чопорная осанка — продукт старого, почтенного ист–костского пансиона благородных девиц — не позволяли выказывать внутренней тревоги.
Она ждала, и Ганс Фосс ждал вместе с ней. Баттеруорт готовился к эксперименту. Он сидел в кресле за пультом управления, голову его закрывало полушарие обзорного шлема, а руки лежали в уолдо — металлических перчатках с датчиками давления и движения.
— Готов, — наконец сказал он.
Розалинда включила свой регистратор рабочего времени. Он действовал, как «черный ящик» в самолете, регистрируя реально–временной статус более двух сотен ключевых компонентов. Полиция компании хорошо понимала, что эта информация годится разве что для архивов в подвале, однако экспериментальные результаты проекта «Лайфскан» уже давно не попадали в официальные отчеты.
— Похоже, все в порядке, — сказал Баттеруорт. Начинаю снимать слой.
Розалинда приникла к смотровому стеклу на боку резервуара. Внутри было примерно–170 по Цельсию, и стекло изнутри было усеяно крошечными кристалликами льда. Металлические зажимы держали серый комок ткани величиной с детский кулачок, искрящийся в свете двух галогенных ламп. Бритвенно–тонкий красный луч лазерного скальпеля врезался в плоть. Сотни тонких, точно паутинки, сверкающих зондов медленно пошли вниз — так медленно, словно тонули в масле. Нежно касаясь образца ткани, они присасывались к нему, готовясь дать ответы на все манящие тайны его клеток.
Луч лазера, повторяя движения рук Баттеруорта в микроскопическом масштабе, скользнул вперед, бережно срезая слой клеток, точно снимая со сливы до прозрачности тонкую шкурку. Металлические зажимы тонкие, словно булавки, подняли «шкурку», и следующая серия зондов принялась исследовать ее обратную сторону, воплощая информацию в цифры и передавая их из резервуара наружу, в память «крэя–12».
Розалинда уже давно научилась сдерживать надежды. Сегодня просто еще один эксперимент, он вполне может кончиться неудачей, как и прежние. Но в этот вечер — в этот вечер обстановка действительно была БЛАГОПРИЯТСТВУЮЩЕЙ. Она стояла, внимательно вглядываясь в смотровое оконце, будто суровая мамаша, наблюдающая за первыми шагами своего ребенка.
Лазер завершил проход. Фосс рядом с ней удовлетворенно хрюкнул:
— Хор–рошо…
Но Розалинда едва слышала его — она не замечала ничего вокруг, кроме рубинового луча и паутины тончайших зондов, сплетающейся вокруг образца ткани в причудливые арабески. Мышцы спины и шеи закостенели в напряжении…