«Вашбродь, вот кровь из носу, а к октябрю в столице будем!» — пообещал я.
«Ладно, Савелий, не загадывай — на всё воля Божья».
До Якутска мы добрались через тринадцать дней, 15 июля. К моему вящему изумлению, Кондрат с ватагой уже четыре дня обитался в конторе РАК и все мужики пристроены к делу. Даже Степан, приказчик, носился с бумагами и старший конторщик вздохнул с облегчением, настолько тот разгрузил суматоху. Один Макар работал на побегушках, чем особенно не гнушался, а напротив, везде, куда наведывался немедленно подцепит какую-нибудь кралю и вместе с ним приходило веселье и смех. Рубик разболтали до состояния рассохшегося паркета, чуть что сам собой не рассыплется и потому конторские набросились на меня словно тигры на оленя — пришлось выдать ещё один. Обещал пустить в продажу как привелегию оформлю.
Чтобы проверить хватку степана поручил тому подрядить нам ямщиков до Санкт-Петербурга, ибо отсюда уже начинался Московско-Сибирский тракт и не прошло и пары часов, как под окнами гарцевали пять кошев с разухабистыми возчиками.
Я наказал атаману собрать ватагу и, когда мужики набились в мой тесноватый кабинет директора, коротенько, ибо время подгоняло, объявил, что покуда они здесь на испытательном сроке. Кто проштрафится — не обессудьте, кто приживется тут — неволить не стану, кто захочет со мною отправиться в Русскую Америку когда я поеду обратно — милости прошу. Мужики одобрительно загомонили, им пришлось по душе, что «барин не неволит». Однако атаман Кондрат, приказчик Степан и бывший шпик Макар вызвались и в Петербург ехать со мною. Я видел как разочарован старший конторщик, очень уж ему глянулся Степан, но развёл руками, мол «сам видишь».
Описать дорогу до Иркутска могу одним словом: живодерка! Как говорили в моё время про русские дороги: «Сел за руль и поскакал», так и тут дорога малоезжанная, что твоя стиральная доска, а возчики гонят как на пожар, сидишь в кошеве и не знаешь за что ухватиться, так всё подпрыгивает если не привязано, однако не прошло и двух недель, как привыкли, а через двадцать одни сутки, 5 августа, прибыли в Иркутск.
Мало что запомнилось из той бешеной скачки, разве что когда подъехали к очередной переправе, хотя какая там переправа, обычный брод, возчик то и дело обеспокоенно приподнимался и тревожно поглядывал на горный хребет по левую руку.
— Ты что, Пахом? — выбрался я позевывая из-под полога.
— Да вишь, барин, плохо дело. Тама, — он указал кнутом, — в горах дожж льет.
— Ну и что? — спросонья не сообразил я.
— Так река не ровен час взбухнет, могем не поспеть перебраться-то, — озабоченно покачал собеседник головой.
Однако мы успели. Правда едва-едва: последняя кибитка выскочила, когда пена подбиралась уже под брюхо лошадям. И вода всё прибывала, на глазах затопляя берега. Я впервые наблюдал картину сибирского летнего разлива, поэтому аж привстал, чтобы лучше разглядеть несущиеся в бурлящем мутном потоке исполинские деревья, словно утопающие махающие огромными изломанными ветвями и корневищами — мммдаааа, величественная иллюстрация мощи природы! Молчала, пораженная увиденным и вся остальная наша братия, лишь Лангсдорф с развевающимся по ветру покрывалом колдовал со светописцем, торопясь запечатлеть разгул стихии. А я призадумался: а ведь в моё время через все эти реки и речушки перекинуты основательные мосты…
Я сделал визит вежливости к губернатору и пока отдавал распоряжения в главной конторе Русско-американской компании, Лангсдорф развил бурную деятельность, снимал светокартины губернатора с семейством, так что мы еле-еле утащили светописателя продолжать путь. Пришлось отвлечь внимание начальника рубиком, и пока Григорий Иванович собирал светописец, губернатор уже с упоением вертел грани кубика, так что когда начали прощаться он лишь отмахнулся: «Да-да, в добрый путь, голубчик». Но и в этот краткий миг едва не лишился игрушки, которую с двух сторон клянчили дочки. А я ещё подумал, что вот наверное так его подношение золотого перстеняки с бриллиантом в грецкий орех так бы не порадовал, да скорее всего с детства так человек не радовался.
От Иркутска началась действительно гоньба, в сутки, а мчались днём и ночью, покрывали аж до 300 километров! Но чаще под двести — двести пятьдесят. Я прижился в кошеве почти как в вагонном купе: ел и спал на ходу и в какой-то момент даже перестал замечать неудобства, досаждавшие вначале. Как будто никогда не спал ни на чем мягче сена поверх чемоданов.