Аксинья невольно задержала дыхание и оглянулась.
Окна у дома были наглухо забиты досками, и щели между ними мохнато обозначились куржаком. С крыши обвисло закручивались карнизы наметенного снега. Аксинья равнодушно подумала, что они могут продавить прогнившую дранку. Крыша давно просила ремонта, протекала даже от моросящих дождей, и Ксенья все собиралась нанять какого-нибудь мужика, чтобы перекрыть ее, но так вот и не собралась. А теперь пусть новый хозяин перекрывает.
Аксинья уже не раз предлагала Василию Петровичу продать ее дом, но он, ничего не ответив на это, сходил, заколотил досками окна, крестом прибил на двери две поперечины и только тогда сказал:
— Может, еще и вернуться надумаешь…
А уж куда возвращаться? Ее песенка спетая. У чужого огонька теперь только и греться.
Аксинья услышала под горой ребятишкины взвизги.
Ну, так и есть, опять у Василия Петровича в огороде на лыжах катаются. Спуск там крутой, катайтесь бы на здоровье, так пацанва ж всю изгородь истолкла. Ну-ка, разгонится с такой вышины, так сколько ж надо ему простора, лыжи-то за реку даже выносят.
— Василий Петрович, да уйми ты их, — просила не раз Аксинья.
Но Вася-Грузель только посмеивался:
— Пускай промнутся.
— Да они же за зиму у тебя весь заплот по жердочке разнесут. Им ведь одного прясла мало разгородить, им все пролеты давай.
— Пущай. На то и ребята. Круче-то моей горы не найти.
— Вася, — уже, будто жена, называла его Аксинья, надеясь хоть этим раздобрить Василия Петровича, — да они же все истолкут.
— Жив буду, весной протяну новую выгороду. Дел-то — на два часа.
Для мужика, конечно, невелико расстройство, топор в руки взял, навырубал в ельничке виц и кольев, а жерди сгодятся и старые. Это для бабы мучение, когда изгородь начинает рушиться и валиться. Ксенья раньше затыкала появляющиеся дыры досками и горбылями, но ведь это до первого поросенка; ткнется рылом — и в огороде. Она и заново-то обвичивала потерявшие спайку колья, но у бабы обвичивание бабье: колья тут же снова и разъезжались. Изгородь угрожающе кренилась, Ксенья подпирала ее чем придется и опять думала, что надо бы нанять мужика. Но на каждую затычку не нанимаешься. В деревне привыкли все делать сами. И она как умела, делала. Ее работа держалась до первого испытания. Ненароком навалился кто-то на жердь — треснуло. Поросенок вздумал чесаться — поникло к земле. Петух на кол взлетел — так и то спошатилось.
У Васи в огороде было укатано как на дороге: беги любым местом — вздымет. Корова, пожалуй, и то ни разу не оступилась бы.
«Ну, что ты поделаешь, паразитов и мороз дома не держит», — усмехнулась Аксинья.
Она самым первым увидела на горе Кирю. Он стоял над обрывом у заиндевевших черемух и, вытягиваясь, упирался на лыжные палки и заглядывал в пугающую крутизной пропасть. «Уж не съезжать ли наладился? — испугалась Аксинья и, заторопившись, чуть не бегом побежала в гору. — Или положе-то нигде не нашел…» У черемух вниз даже страшно было смотреть, и Кириллу ли соваться туда…
Аксинья выскочила на угор, Кирилл услышал шаги, обернулся и, узнав Аксинью, оттолкнулся палками, полетел в крутобокий провал. У Аксиньи зажало дыхание. Ей показалось, что лыжи не касались снега, парили по воздуху и, обвисая, хлябали на ногах. «Разобьется ведь!»
Кирилл вынырнул из-под обрыва, его взметнуло от резко разгибающегося к реке спуска, приподняло над снегом и развернуло к лыжне боком. Кирилл не устоял на ногах, повалился навзничь. Лыжи, замельтешив, как крылья ветряной мельницы, прокололи наст и кольями воткнулись в землю. Кирилл выдернулся из валенок, припутанных к лыжам ременными креплениями, и его, босого, раскручивая волчком, шарахнуло к изгороди.
Аксинья, не помня себя, скатилась на ягодицах под уклон и, руганью заглушая обморочную тревогу, побежала к растянувшемуся пластом Кириллу.
— Кирю-ю-ша! Ведь убился, наверно.
Он оторвал от снега исцарапанное о наст лицо.
Аксинья схватила Кирилла на руки, понесла в гору.
Он, видать, и сам испугался, подавленно молчал, и Аксинья, успокаиваемая его молчанием — если бы вывихнул чего, так орал благим матом, — прижимала его к себе, укрывала ноги полой пальто. Она в эту минуту забыла о валенках, суматошно уносила Кирилла домой.
— Да я са-а-ам, — наконец опомнился он.