Лекарь оказался бывшим цирюльником, но, благодаря его энергическим усилиям, Моллер после долгого обморока пришел наконец в себя.
Дженни тотчас заняла комнатку рядом с больным.
К концу дня явилась сиделка в виде пожилой, высокой дамы, спартанское обращение которой со своими пациентами помогло многим раньше времени отправиться в тот дальний путь, из которого не возвращаются. Ее приемы состояли прежде всего в энергичном взбивании подушек под головой больного, после чего она встряхивала и самого больного и давала ему порцию лекарства, причем каждый раз подкрепляла себя из бутылки, которая всегда была при ней.
После первого возвращения сознания Моллер видимо стал слабеть. Он часто не мог понять, что ему говорят, и его всегда охватывал страх при виде улыбавшегося Гонна. Сила видимо покинула его, так что нужна была помощь, чтобы повернуть его в постели, и его мускулистые руки бессильно падали на одеяло.
Дженни, побледневшая от печали и страха, берегла его со всей нежностью. Сила ее отчима была сказкой всего города, и многие из кутящих горожан испытали на себе силу его рук. Все увеличивающийся беспорядок в доме приводил ее в смущение, а наглая любезность и приставания Гонна пугали ее больше всего остального. Она теперь стала и есть в комнате больного и почти не покидала его.
Сам Гонн начал сильно тревожиться. Если Моллер умрет, то ему придется остаться таким же нищим, каким он был раньше. Он решил немедленно расспросить и лекаря, и сиделку, чтобы узнать правду о больном.
Из ответа лекаря он ничего не понял; а сиделка ответила только:
— Четыре дня я хожу за ним, четыре тяжелых дня, и в это время я не заснула ни на минуту!
Тогда Гонн пришел к своему решению. Однажды днем он подстерег момент, когда Дженни оставила комнату больного, и вошел в нее.
Глаза Моллера были открыты и глаз, который был ближе к Гонну, казалось, имел осмысленный взгляд.
— Долго вы будете еще надувать меня, висельник? — прошипел Гонн, — я освобождаю себя от клятвы и хочу донести.
Моллер с огромным усилием повернул к нему большую голову и устремил на него тусклый взгляд.
— Благодарю, — прошептал он, — но ради нее… дай мне… дайте мне очень небольшой срок!
— Понимаю!.. чтобы обрезать свой канат, — усмехнулся Гонн. — Скажите, где ваши деньги? Где твои деньги, каналья?
Моллер закрыл глаза, но вскоре опять медленно открыл их и пытался что-то вспомнить, в то время как Гонн нетерпеливо следил за ним. Когда он заговорил, его слова вылетали неясно и с трудом.
— Пусть наступит ночь, — прошептал он, едва шевеля губами, — дайте мне время… я устрою вашу судьбу… Но сиделка… сторожит.
— Я пригляжу за ней, — ответил Гонн с усмешкой. — Но скажи теперь, что ты хочешь сделать сначала?
— Вы должны… оставить Дженни и… дать ей долю.
— Будь спокоен, дружище! — ответил Гонн поспешно. Моллер сделал усилие и приподнялся в постели, но опрокинулся тотчас назад, услыхав шаги Дженни по лестнице.
Гонн с яростью свирепо взглянул на него, но в это время в дверях появилась девушка, и он тотчас изменил лицо, приветствуя ее своей улыбкой. Дженни побледнела, задрожала и упала на колена подле кровати отца. Она взяла его руку и положила ее себе на голову. Моллер застонал.
Около часа ночи Никс Гонн, сбросив башмаки, крадучись вылез из своей комнаты и пробрался на площадку лестницы.
Слабый свет падал из полуоткрытой двери комнаты больного, все кругом было погружено в темноту. Гонн двинулся вперед и заглянул в дверь.
Сиделка сидела в кресле пред горящим камином. Она спала сидя, и ее голова бессильно свесилась на грудь. Стакан и бутылка стояли на маленьком столе подле кресла, одинокая свеча разливала слабый свет.
Гонн вступил в комнату, тихо подошел к постели больного и грубо толкнул его.
Моллер раскрыл глаза и тупо, безжизненно взглянул.
— Просыпайся, висельник! — проговорил Гонн, толкая его.
Моллер забормотал что-то невнятное, потом словно очнулся и его взор стал яснее.
— Сиделка… — прошептал он.
— Она достаточно осовела, — ответил Гонн, — я уже посмотрел.
Он нарочно прошел к креслу, встал пред спящей сиделкой и заглянул ей в лицо. Она что-то пробурчала, и ее голова перекачнулась на плечо.
— Умерла? — спросил Моллер замирающим от страха шепотом.
— Пьяна, — ответил грубо Гонн. — Теперь говори и будь короче!
Глаза Моллера опять стали блуждать.
— А люди? — прошептал он, — слуги?
— Тоже мертвецки пьяны и спят, — сказал Гонн, начиная сердиться от нетерпения. — Их не скоро добудишься. Ну, говори же, будь ты проклят!