Помни: Бог – не в привычке, а в жажде. Не в порядке, а в огне.
Если когда-нибудь ты перестанешь верить – не бойся. Просто сядь у окна. Посмотри, как ветер играет с листьями. И скажи: “Господи, я не чувствую Тебя. Но я жду Тебя. Я хочу Тебя. Я всё ещё Твой”.
Вот это и есть – вера. А остальное… приложится.
Обниму тебя там, где уже нет ни времени, ни расстояний. Где всё – Свет. И Любовь.
Твой отец – Алексей Петрович.
На память – не о смерти, а о встрече.
+
Свеча двадцать шестая
Уход Аграфены
Из дневника священника отца Фаддея, настоятеля деревянного храма
в селе Голосовке, что у речки Звонцы, где живут люди
простые, но не простодушные
Тихо у нас тогда было, морозец стоял, звёзды – как молнии Божии, да не страшные, а утешительные, тёплые. Я вышел после вечерни и сразу понял: сегодня кто-то от нас уйдёт. Вот прям слышу в себе: собирайся, батюшка, иди. И ведь точно – через полчаса стучит в дверь Климова, Марья: “Батюшка, тётка моя, Аграфена, умирает. Просит причастия”.
А Аграфена та – бабка тихая, безропотная, с хлебом всегда, с солью, с молитвой, как с платочком в кармане. Жила одна, в доме, что разваливался, как старик на исповеди, но с душой крепкой, как ладан. И вот – уходит.
Собрался я: облачение требное, дараносицу с запасными дарами, Евангелие, крест и требник, фонарь со свечей в руку – и в путь, через сугробы, к ней. Иду, снег скрипит, небо дышит. А у меня внутри – тревожно. Странно, вроде к смерти иду, а сердце – живее некуда. Словно зовёт она, не пугает.
Захожу – а у ней глаза ясные, как после исповеди. Лежит, не жалуется, только губами еле шевелит:
– Батюшка, не бойтесь смерти… Она не враг. Она – как дверь в комнату, где мама ждёт.
Я причастил её. Она перекрестилась, и будто вздохнула вся изнутри. Потом глядит на меня и говорит:
– Я всю жизнь боялась. Сначала, что помру рано. Потом – что поздно. А теперь поняла: смерть – не когда сердце остановится. Смерть – когда никого не любишь.
И это были её последние слова.
*
Я вышел на улицу, сел на завалинку и заплакал. Не от горя – от света. От того, как просто бывает человеку умереть, когда он всю жизнь учился жить по-настоящему.
Смерть, брат, – это не пугало. Это звон колокола, когда служба заканчивается. Кто был внимателен – уходит с миром. А кто в храме только отстоял – тому страшно.
Я вот что скажу: мы ведь не смерти боимся. Мы боимся прожить жизнь зря. Боимся, что не успели обнять, простить, сказать: “Я рядом”. А если жить так, будто каждый день последний – и страх уходит.
Христос ведь не смертью нас спас, а воскресением. А Воскресение – это когда ты не просто встаёшь, а когда тебя кто-то ждёт. Там, за гранью, за тьмой – Личность. Бог. Любящий. Ждёт нас, как мать ждёт сына с войны.
*
Погребли Аграфену. Скромно. Но я говорил тогда проповедь – не о смерти, а о жизни. Потому что она ушла, как уходит человек, завершивший симфонию: тихо, но с точкой, не с вопросом.
И в ту ночь я молился долго. И вдруг понял: у Бога смерти нет. Есть только встреча. И всё, что нам нужно – это быть готовыми к объятию. Потому живите так, чтобы смерть не прервала, а продолжила вашу любовь.
И сказал бы я, как апостол Павел: “Смерть! где твоё жало? Ад! где твоя победа?” – если любовь во мне – то и вечность во мне.
+
Свеча двадцать седьмая
“Когда у моего хождения в храм появится результат?”
Пишу я это на закате лет, когда руки дрожат не от страха, а от долгого держания Креста. И не вам я это пишу, нет. Себе. Себе молодому, с глупыми глазами и натянутым подрясником, который на первом же году священства думал, что если правильно скажешь “С миром Господу помолимся”, то в церкви станет светло. В себе-то тогдашнем я и вижу тех, кто спрашивает: “Когда же, батюшка, будет результат?”
Как будто храм – это магазин, свеча – чек, а радость – товар.
Вот сижу я теперь один в сторожке, за окном мокнет сирень, и пишу это исповедание не из учения, а из памяти. Не из ума, а из ран, что зашились молитвами.
Мне было двадцать четыре. Первое моё место – деревня на границе с лесом, полтора десятка бабушек, и только одна керосиновая лампа. Я служил, как мог, громко, с жаром, как будто от моего голоса должно было зависеть спасение мира. Люди приходили, а я ждал. Ждал, что вот, сейчас что-то произойдёт. Что кто-нибудь упадёт на колени в слезах. Что в алтаре станет жарко от благодати. Что во мне самом заиграет музыка, как у Ефрема Сирина или хоть бы у нашего церковного регента.