– Батюшка, я к вам… поговорить. Душа болит, но, знаете, не о себе. За мир болит. За Церковь. За людей.
Отец Алексий молча указал на скамью у стены. Гость сел так, как садятся к равному – не к старцу, не к исповеднику, а к другу, собеседнику, возможно, к слушателю, что должен принять истину.
– Меня давно тревожит, что народ уходит в заблуждение, – начал он. – Многое творится ныне лукавого. Люди в храмы приходят не за Богом, а за обрядом. Батюшки смеются, службы торопят, молятся вполголоса. Всё суета. Я вот стараюсь – пост держу строже, чем устав, молюсь по три канона в день, читаю Лествицу и Исаака Сирина в подлиннике…
– А Евангелие? – мягко спросил батюшка.
– Конечно. Каждый день. По главе. Иногда по две.
– И любовь?
Мужчина слегка напрягся.
– Что любовь?
– Любовь твоя где?
– Батюшка, да разве я не люблю? Я за всех молюсь! Я вижу грехи и страдаю от них.
Отец Алексий не ответил сразу. Он поднялся, подошёл к окну, поглядел, как ветер треплет берёзовые ветки. Потом медленно произнёс:
– Знаешь, брат… в Евангелии сказано: “Мы знаем, что перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев”. Не потому что молимся. Не потому что постигаем. А потому что любим. И если ты видишь грехи ближнего – но не видишь его боли, не понимаешь, откуда его падение, не желаешь ему спасения с той же силой, с какой жаждешь собственного очищения, – значит, ты не на высоте, а в гордыне.
Тот замер. Ни один мускул на лице не дрогнул. Только взгляд чуть померк.
– Вы… хотите сказать, что я – гордый?
– Я хочу сказать, что ты не плакал. Ни перед Богом, ни о своих грехах, ни о мире. Настоящие слёзы – не от обиды на чужую нечистоту, а от страха: “Господи, может быть, я сам, без Тебя, хуже всех”. Вот там – начало святости.
Молчание сгустилось. Потом он, неожиданно, будто пронзённый, упал на колени.
– А я ведь… считал, что уже почти достиг. Что чуть-чуть – и войду в покой.
– Ты подошёл к двери, – сказал батюшка. – Но стоял снаружи, сам собой восхищаясь. А за дверью – Христос. Уничижённый, плачущий, распятый. И если ты войдёшь – ты тоже заплачешь. Но уже не от гордости. А от света.
Он ушёл вечером. Тихо, без прежнего достоинства, словно с него сняли мантию. Он обернулся у калитки и сказал:
– Мне стыдно, батюшка. Но в этом стыде – как будто ветер… как будто душа впервые вдохнула.
– Это дуновение Духа, – ответил отец Алексий. – Он всегда дышит там, где сердце впервые смиряется.
+
Свеча пятая
О женщине, которая боялась пустоты в себе
Она вошла тихо, как тень, неуверенно прикасаясь к косяку двери. Одежда была сшита со вкусом, но слишком тщательно – как броня, за которой прячется трепет. Взгляд – глубокий, почти бездонный, как у человека, который много лет смотрит внутрь себя, но не видит дна.
– Простите… – её голос был тонким, как шелест бумаги. – Я… не знаю, зачем пришла. Вернее… знаю, но боюсь говорить.
Отец Алексий поднялся ей навстречу, взглядом приглашая сесть. Она не села, осталась стоять, как будто боялась, что если присядет – распадётся.
– Я… всё делаю правильно, батюшка. Работа, дом, дети. Даже молюсь. Но внутри… пусто. Как будто… нет меня. Как будто кто-то забрал мою душу и оставил оболочку, вежливо улыбающуюся. Я боюсь этой пустоты. Она ест меня по ночам. Иногда мне кажется – я кричу, а голос мой не доходит даже до меня самой.
Она опустила голову. Отец Алексий молчал. Потом медленно произнёс:
– Ты боишься пустоты… а может быть, ты впервые подошла к её священному краю?
Она подняла глаза – с надеждой и ужасом.
– Что вы имеете в виду?
– В Евангелии сказано: “Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное”. Ты пришла к тому месту, где душа уже не может кормиться иллюзией собственной силы, добродетели, контроля. Всё, чем ты раньше себя наполняла, оказалось пылью. Это – начало. Не конца. А подлинного рождения.
Она долго молчала. Потом – шёпотом:
– Но если внутри пусто… чем наполниться?
– Богом, – просто ответил он. – Не образом Бога. Не словом о Нём. А Им Самим. А это приходит только через крест. Через признание: “Я не могу без Тебя”. Не как теория, а как вопль, как дыхание, как хлеб насущный.
Она села, медленно, как будто впервые почувствовала под собой землю. Слёзы катились по щекам, но она не вытирала их. Только прошептала:
– А если я боюсь, что и Бог… не ответит?
– Он уже ответил, – сказал батюшка. – Ты пришла. Ты ищешь. Ты плачешь. Он уже в тебе стучит. Пустота – это не отсутствие Бога. Это место, которое Он расчистил, чтобы Самому туда войти.