«А теперь будьте здоровы, Елена; у меня такое чувство, как будто должна настать весна. Да хранит Господь мое письмо.
Ваш
Д-р Герберт Штейн».
Маленькая свечка горит с веселым блеском и освещает прелестную картину. Елена откинулась в кресле, а ее маленькая ручка, сверкающая кольцами, которая держит письмо, написанное твердым почерком, сильно дрожит. Ее личико принимает удивительно мягкое выражение, а глаза то углубляются, то делаются светлее, потому что в них стоят две крупные слезы. Ей вспоминаются дни ее детства, когда вспыльчивый Герберт дрался с мальчиками, которые издевались над «купеческой принцессой», затем уроки танцев в зале ратгауза, где высокий гимназист был ее застенчивым, но восторженным поклонником. Она видит его стоящим перед нею в узком и коротком сюртуке конфирманда: он с сияющими глазами рассказывает ей о Гомере, о Парсивале, обо всем, что вовсе не входило в разговор во время танцевального урока, но что было возвышенно и прекрасно и наполняло его душу; — думает она также об общественных балах, несколько лет спустя, на которых появлялся тихий студент, чтобы с счастливым лицом презентовать ей скромный букет фиалок, — она вспоминает о былом все охотнее и охотнее, и везде она видит серьезное лицо с строгою складкой, и глаза, которые никогда не знавали счастья, которые встречали жизнь твердо и непреклонно, чтобы после одержанной победы оглянуться на любимую женщину и сказать ей: все, что я сделал, я сделал ради тебя! И вот этот день настал, день жатвы жизни, полной силы и отречения, и Герберт взял бы свою маленькую, с таким трудом добытую, Елену в объятия и удержал бы ее навеки, и яркое солнце счастья изливало бы свои лучи на Герберта и Елену!
Герберт и Елена... как мило это звучит! Елена улыбается сквозь слезы и тихо повторяет про себя: «Герберт... Герберт... Герберт...»
Три четверти маленькой свечки сгорели. Ее свет сильный и яркий, и она, кажется, счастлива, что, погибая, имеет еще возможность озарить восходящее, великое счастье. Вдруг ее пламя беспокойно взвивается вверх. Елена, наполовину в рассеянности, взяла и распечатала другое письмо. Пока она его читает, она то бледнеет, то краснеет, и Бог знает, что сделалось со свечкой: пламя ее шатается и колеблется, фитиль искрится и трещит, точно в нем возится легион чертенят.
Письмо гласит:
«Глубокоуважаемая фрейлейн!
«Простите, если я осмеливаюсь обратиться к вам с письмом, содержание которого я легко мог бы вам сообщить устно, так как имею счастье довольно часто видеть вас в нашем high life. У меня, однако, очень твердые принципы и к ним принадлежит то, что как в коммерческом, так и во всяком другом солидном деле письменный документ, черное на белом, имеет безусловное преимущество.
«Я, как вам известно, недавно вернулся из дальнего путешествия, которое должен был предпринять по делам нашей известной и уважаемой фирмы, и потому только с недавних пор имею честь знать вас. Но многосторонние личные достоинства ваши, в связи с желанием моего принципала и отца, пробудили во мне решение жениться, тем более, что в этом случае коммерции советник, мой отец, намерен передать мне заведование нашим обширным и вполне солидным предприятием.
«Итак цель этого письма, глубокоуважаемая фрейлейн, — просить вашей руки. И только с тем, чтобы доказать вам, как люблю я вас, я позволю себе упомянуть об одном щекотливом обстоятельстве. Ваш отец, как нам коммерсантам хорошо известно, в последнее время слишком увлекся спекуляциями, и более не богат, в крайнем случае только состоятелен, тогда как операции нашей фирмы, пользующейся прекрасным renommé, были более удачны. Я богаче прежнего, но люблю вас попрежнему и прошу вас своим согласием увенчать мою жизнь. Кончаю, позволяя себе намекнуть по секрету, что коммерции советник, мой отец, без многословных дебатов, сговорился с вашим отцом и, таким образом, шансы нашего союза могут быть признаны окончательно обеспеченными.
«Наше свадебное путешествие могло-бы иметь целью Лондон, via Париж, причем я воспользовался бы этим случаем, чтобы завязать кой-какие новые деловые сношения.
«В приятной надежде на лестную благосклонность, имею честь быть, милостивая государыня,
обожающий Вас
Алоизий Цандер,
фирма Цандер и сын».
Елена вскочила. Глаза ее сузились и сверкают, на ее щеках выступили два горячих красных пятна. Она быстро и решительно садится, чтобы писать. Для этого она придвигает к себе свечку. Последняя почти уже догорела, ее пламя вздымается и падает и бросает дрожащие световые полосы на бумагу и лицо Елены, которое теперь совсем не красиво. Тем не менее, Елена пишет с лихорадочною торопливостью: