— Милочка, не знаю, к кому и обратиться, но вдруг вспомнил ваш этюд на вступительных экзаменах, где вы изображали молодую тигрицу. И очень, я вам скажу, неплохо изобразили. Так вот, милочка, ко мне тут друзья должны нагрянуть, а в магазин я не побегу — квартиру-то не бросишь. Не могли бы вы мне букет цветов для гостей привезти? И бутылочку коньяка прихватите. Коньяк армянский, «Ахтамар» называется. А цветы любые, но чтобы пахли роскошно. Возьмите такси, милочка, чтобы не задерживать уважаемых людей. И потом поухаживайте за нами сегодня. Вы представляете меня в роли подающего на стол? «Кушать подано, господа!» Лично я не представляю. Ха-ха…
У Вероники денег не было вовсе, но она пробежалась по комнатам общежития и заняла. За коньяком и цветами помчались подружки, умирающие от зависти, Вероника же тем временем укладывала волосы, гладила блузку и тряслась от страха и восторга.
Народный артист оказался дома и сам открыл дверь. Только что у него состоялся тяжелый разговор с женой. Правда, говорила только жена, а теперь она плакала где-то в глубине квартиры.
Ректор появился на пороге в пурпурном парчовом халате.
— Вот, — произнесла скромная второкурсница, протягивая букет белых лилий и бутылку коньяка. — Все, как вы хотели. Я готова поухаживать сегодня за вами и выполнять ваши прихоти.
— Сволочь!!! — пронзил квартиру и все мировое пространство женский вопль. — Он своим бабам уже дома свидания назначает!
— Вон, — спокойно и красиво пробасил народный артист. И повторил, поморщившись: — Вон!
Затем ректор начал закрывать дверь.
— Не попадайтесь мне больше на глаза!
Вероника рыдала всю ночь. Умные подружки сообщили ей, кто ее так подло разыграл, только девушке от этого легче не стало. Она потеряла веру в людей, в свое будущее, и жить ей больше не хотелось. Леша приходил, конечно, извиняться, но его не впустили.
Весь следующий день Соснина тоже плакала. А рядом сидели подружки, у которых она заняла деньги, и следили, чтобы Вероника не выпрыгнула в окно.
К вечеру, когда у жертвы обмана уже иссякли слезы, в дверь комнаты постучали. На пороге стоял ректор. Он обвел взглядом собравшихся и кивнул обомлевшим от созерцания театрального божества подружкам:
— Ступайте гулять, милочки.
Народный артист проследил, чтобы девушки надели пальто, потому что на улице было прохладно, затем проверил, не остались ли любопытные подружки за дверью. После чего подошел к кровати, на которой замерла несчастная и обманутая Вероника, прикрывавшая уголком одеяла распухшее от многочасовых рыданий лицо.
— Вчера вы приходили ко мне с коньяком, — вспомнил ректор. — Та бутылка еще жива?
— В тумбочке, — еле слышно прошептала несчастная и обманутая.
Неожиданный гость опустился на стул, наклонился и достал из тумбочки бутылку «Ахтамара». Откупорил и проверил чистоту двух стоящих на тумбочке чайных чашечек. Наполнил каждую до половины.
— Давай-ка, милочка, выпьем за наше с тобой здоровье.
Вероника кивнула, схватила чашку двумя руками и стала делать мелкие глотки, словно пила не коньяк, а горячий чай. Ректор осушил свою чашку залпом и вновь заговорил:
— Сегодня ко мне приходил некто Дальский, который признался во всем и покаялся. Я, конечно, Дальского накажу, уволю…
— Нет, — выдавила Вероника, у которой горло сдавила горечь, а грудь жег огонь, — не выгоняйте его, Леша добрый и очень талантливый.
— Думаешь? — усмехнулся народный артист. — Я, естественно, попросил его показать, что он тебе наговорил. Действительно, смешно. И похоже.
— Да, — кивнула Соснина.
Ректор налил еще коньяка, на сей раз себе больше половины чашки, а Веронике совсем чуть-чуть.
— Ну, милая, давай теперь за наше служение Мельпомене… Кстати, знаешь, почему ее изображают с палицей в руке?
— Нет, — испугалась своей необразованности Вероника.
— Потому что она лупит ею самых преданных своих слуг. Ладно, Дальского я оставлю на курсе, а вот сам уйду. Администратором быть — это не по мне. Короче, тут один столичный театр остался без руководителя, попытаюсь проникнуть туда главным режиссером. Я ведь там прослужил почти два десятка лет. Так что будем считать, что отношения подчиненности между нами теперь отсутствуют. Я хочу извиниться перед тобой за свою вчерашнюю грубость. Поднимайся, собирайся: мы посетим ресторан ВТО.
— Не могу, — прошептала Вероника, — я очень плохо выгляжу.
— Тогда поедем в «Арагви».
— А ваша жена?
— Надеюсь, там ее не будет. К тому же мы договорились развестись. У меня это будет четвертый развод, у нее — второй. К тому же ей есть куда идти: ее молодому другу двадцать семь, она старше его ровно на десять лет, и он балетный.
Леша Дальский в тот вечер не поехал домой, остался в общаге, чтобы проникнуть в комнату Вероники и умолить ее простить его. А пока сидел в комнате бурята Цыдынжапова и пил пиво с хозяином. За стеной кто-то гонял на магнитофоне взад и вперед одну и ту же кассету «Бонни М», Лешке приходилось кричать, чтобы Цыдынжапов его слышал. А хотелось говорить постоянно, чтобы хоть кто-то понял, насколько он раскаивается.
Было уже за полночь, когда к ним в комнату ввалилась не совсем трезвая Соснина. Вероника глупо улыбалась, и на ее покрасневшем лице светились двумя неправильными кругами вокруг глаз зеленые тени с серебряными блестками.
— Всем сидеть! — приказала второкурсница и помахала своему отражению в большом настенном зеркале.
После чего икнула и извинилась:
— Простите меня, мальчики. Я была в этом… как его… в «Арагви». А потом еще где-то. Ты, Леша, не бери в голову, ты ни в чем не виноват. А то сидишь тут и на всю общагу орешь, какой ты негодяй. А я, между прочим, очень даже счастливая… ик… — Вероника обернулась к Цыдынжапову. — Вот ты, Володя, когда родился, уже знал, кем быть. Или твои родители знали, потому что у тебя дедушка народный артист.
— Прадедушка, — уточнил Цыдынжапов.
— Какая разница! — махнула рукой Соснина, чуть не упав при этом. — У Алешки папа заслуженный артист, и он сам с детства в кино снимался. Все вы такие… А у меня мама поваром в заводской столовой работает, а отца вовсе нет. Я учусь, сестра еще маленькая, маме одной крутиться приходится…
— Поваром — это хорошо, — заметил Володя Цыдынжапов, — с голода не умрете.
— Не умрем, — согласилась Вероника.
Она вдруг обхватила шею Дальского руками и — стала сползать вниз. Лешка с помощью Цыдынжапова усадил сокурсницу на кровать.
— А ведь ты мне очень нравился. Если честно, я в тебя даже влюблена была. Но теперь — все!
— А что случилось-то? — поинтересовался Цыдынжапов.
— Не скажу. Но все равно, спасибо тебе, Леша…
Училище Соснина все-таки закончила. Только годом позже Дальского, потому что из-за рождения ребенка брала академический отпуск. И сразу после окончания училища вышла замуж за бывшего ректора, а тот не хотел, чтобы его жена была актрисой.
Алексей по распределению оказался в московском театре. Правда, его сразу предупредили, что ролей он может не дождаться, а если и потребуется что-то изображать, то лишь шаги за сценой. Театр был старый и заслуженный, актеры в нем тоже заслуженные, и вводить молодежь в состав исполнителей значило бы отодвинуть тех, кто создавал славу коллектива. Зато не запрещалось дружить с киношниками. Дальский вскоре получил предложение сыграть роль молодого лейтенанта в полнометражной ленте и успел даже отработать свои эпизоды. А потом, после съемок, но еще до озвучивания картины, его на год призвали в армию.
Глава 3
Жена сидела в кресле перед телевизором и хлебала борщ. На ее коленях стоял поднос с тарелкой супа и переполненной окурками пепельницей.
— Мне никто не звонил? — спросил Алексей, входя в комнату.
Супруга продолжала неотрывно глядеть на экран, считая, как видно, что вопрос был задан кому угодно, только не ей. С экрана на нее проникновенно смотрел известный всей стране олигарх Потапов и что-то вещал.