Смотрит, должно быть, на свой сад, на соседские сады, на деревья, которыми окружены дома. Первые осенние ягоды. Отсвечивающие паутинки. Но даже туда, может быть, доносились рыдания, отдававшиеся у него в груди, и, расхаживая, он мог даже заглянуть в кухонное окно и встретиться глазами с женой (голова Кристины у нее на груди), ровно глядящей ему навстречу.
Я знаю, какая мысль должна была прийти ему в голову – новая для него мысль. Затылок Кристины, содрогающаяся шея. Что он не может этого, разве не так? Это ему возбраняется, верно ведь? То простое, очевидное и целительное, что сделала Сара. Обнять ее.
11
Фотографии она привезла во вторник. Так действительно лучше. Архив в голове. Чем меньше такое гуляет по почте, тем лучше. Предположим, все вышло, как она хотела, – а потом он узнал, что за ним была слежка.
Черта, которую они переступают, – не простая черта. Хоть и обиженная сторона, но шпионят за мужьями. Тоже кое-чего требует.
Своя маленькая сеть обмана.
Сказать по правде, мне не нужны были эти фотографии. Я должен был следовать за машиной, где едут мужчина и женщина. Но это добавляло скрупулезности. И означало, что она, может быть, опять ко мне придет.
Все это она теперь знает. Дни, когда не я ее посещал, а она меня.
Приехала довольно поздно, сразу после занятий. Вторники и пятницы – дни курсов английского. И не происходило ли опять что-нибудь тогда, в то самое время, в фулемской квартире?
Почти полшестого. Снаружи темень. Вторая, третья встреча – и люди меняются, как будто сам воздух вокруг них делается другой. Она, наверно, весь день носила с собой эти снимки – муж и его любовница, притиснутые друг к другу в сумочке.
Если бы я был идиотом, сказал бы Рите: «Знаешь что – поезжай уж, на сегодня все...»
У нее были не только фотографии – еще дата и номер рейса (так что работу я получил). Когда она мне их сообщала, в ее глазах что-то зажглось. Короткая вспышка, проблеск. Я понял, как она может выглядеть – в свое время такое, наверно, бывало нередко, – когда по ее лицу прокатывается настоящая радость. Ее взгляд у отдела деликатесов: «Ну, и что сегодня?»
Кажется, я подумал: она выглядит так, будто вот-вот выйдет на свободу.
Это должно было произойти вечером двадцатого ноября, в понедельник—то есть через три недели. Сначала в Женеву – официально зарегистрироваться как возвращающаяся беженка. Оттуда в Загреб.
Я задумался о процедуре. Зарегистрироваться. Что, все это было проделано открыто? Что, муж и билет ей показал – как доказательство, как обещание? Или просто сообщил на словах? Это не был, конечно, его билет. Но их могло быть и два – или ни одного.
Женева. Это могло означать любое место на свете.
Но все это она, должно быть, прокрутила в голове сама. Иначе почему здесь сидит? Будь тут что-нибудь наверняка, разве пришла бы ко мне опять?
Я спросил:
«Вы видели билет?»
«Она его купила».
Я посмотрел на нее. Да, есть способы проверить, включено ли то или иное лицо в список пассажиров.
«Такой рейс существует. В семь тридцать вечера. И я проверила – она в списке. Только она».
Тоже, значит, детектив. Сыщицкий огонь в глазах. Но он может купить себе билет в любое время. И если ты хочешь сбежать, скрыться, сделать ноги, ты можешь принять кое-какие конспиративные меры. Скажем, купить билет, которым не собираешься воспользоваться.
Все эти возможности она видела. И все равно чем-то таким светилась. Это происходило, происходило на самом деле. Освобождение? По крайней мере тот или иной вердикт. Вид способной, прилежной студентки в ожидании оценки за проделанную работу. На мгновение я почувствовал себя ее преподавателем.
Я вспомнил Элен в подростковые годы. Ее ненависть ко мне.
«А фотографии принесли?»
«Да».
Расстегнула сумочку. Домашнее задание, готовое к сдаче на проверку.