Накануне Бадрангуй с Даланбаяром старательно обошли все лавки в поселке и запаслись разнообразной вкусной едой. В Баянзурхе они купили две бутылки дорогого вина и бутылку водки. По случаю праздника из сундучка были извлечены только что купленные брюки, пиджаки и дэлы с курчавыми бараньими воротниками, которые теперь назывались по-новому — пальто. Пальто с непривычки сильно жало в плечах и под мышками и производило впечатление тяжелого панциря. Бадрангуй долго вертелся перед зеркалом, тщательно оглядывая себя со всех сторон, и в конце концов заявил, что, пожалуй, переоденется в старое платье: новое пусть пока полежит, к нему еще надо привыкнуть. Он снял европейский костюм и надел монгольский. Даланбаяр предпочел современную одежду и, не переставая подтрунивать над товарищем, потащил его в клуб.
При входе в клуб Бадрангуя охватило радостное предчувствие. «Может быть, все оттого, что сегодня праздник», — подумал он. Но тайный внутренний голос подсказал ему, что это не так. В большом зале царило веселое оживление. Одни чинно восседали на стульях, расставленных вдоль стен, другие прохаживались по фойе или нерешительно топтались в дверях. Появление двух друзей не осталось незамеченным: может быть, потому, что их уже хорошо знали в поселке, а может быть, они просто выглядели очень уж по-разному. Большие карие под тонкими черными бровями глаза Бадрангуя моментально отыскали красивую девушку в широком шелковом дэле и белом берете, кокетливо сдвинутом набок. Толстая коса, перекинутая через плечо, опускалась по груди до самой талии. Вскоре и узкие, чуть раскосые глаза Даланбаяра оказались прикованными к той же девушке. Перехватив взгляд друзей, она едва заметно улыбнулась, и каждый из них был убежден, что улыбка предназначалась исключительно ему.
Посреди зала возвышалась нарядная елка, украшенная яркими картонными и стеклянными игрушками. Вот чья-то рука осторожно коснулась струн мандолины, и над гулом людских голосов полились одна за другой веселые мелодии. Весело закружились пары. В перерыве между танцами распорядитель вечера объявил «Смотр талантов». Выйдя на середину зала, он заглянул в записку и объявил:
— Поступила просьба к рабочему первой шахты товарищу Даланбаяру. Где товарищ Даланбаяр? Пусть выйдет сюда и что-нибудь споет.
Даланбаяр залился ярким румянцем и сердито шепнул на ухо Бадрангую:
— Какой наглец хочет выставить меня на посмешище?
— Наверно, «червовая дама», — засмеялся Бадрангуй. — Она, поди, и до меня доберется. — Внезапно ему захотелось убежать без оглядки из зала. В нем бурно нарастало ощущение не изведанного дотоле счастья, и он панически боялся, что кто-нибудь может осквернить его неловким словом или бесцеремонным взглядом.
Раздались аплодисменты. Даланбаяр поднялся с места. Гомон тотчас смолк — все присутствующие обратили свои взоры на молодого шахтера. Он приложил руки к пылающим щекам, как бы стараясь унять жар, затем поискал глазами гостью Хорло, но, не найдя ее, глубоко вздохнул и запел мягким низким голосом. Никогда прежде не слышал Бадрангуй, как поет его друг, и приятная мелодия и манера исполнения поглотили все его внимание.
Это была песня алтайских краев. Снова начались танцы. Даланбаяр весело закружился по залу с их общей знакомой. Девушка положила руку ему на плечо, откинула назад голову. Бадрангуй, приподнявшись с места, напряженно следил за единственной интересовавшей его парой. Перед ним то и дело мелькало милое, слегка капризное, как у ребенка, лицо, и он не мог оторвать от него глаз.
Наконец музыка смолкла. Девушка села между двумя приятелями и принялась весело болтать:
— Ты почему не танцуешь? — лукаво спросила она Бадрангуя, приподняв тонкие высокие брови. — Зря, что ли, я обучала тебя танцам? Нельзя быть таким робким, бери пример с Даланбаяра.
И в ее голосе, и во взгляде было что-то сокровенное, призывное, отчего у него радостно и тревожно затрепетало сердце. Неужели она, эта самая красивая, самая лучшая девушка на свете, любит его! От этого предположения голова пошла кругом, и когда он осмелился поднять на нее глаза, она ответила ему настолько красноречивым взглядом, что все его сомнения развеялись прахом. Бадрангуй едва не задохнулся от счастья. О том, что он прежде и про себя произнести не решался, ему хотелось сообщить всему свету.