«По-моему, ты стесняешься ходить со мной рядом. Зачем тебе себя принуждать и меня в неловкое положение ставить — не лучше ли подыскать девушку, с которой можно смело всюду появляться, не оглядываясь по сторонам?»
Ёндон даже в лице изменился — я спрашивала совершенно серьезно и ждала от него такого же серьезного ответа. По его смуглому лицу разлилась яркая краска. Он молчал. Когда я, недоуменно пожав плечами, повернулась, чтобы уйти, он схватил меня за руку и стал поспешно оправдываться:
«Ты не должна плохо думать обо мне, Дарийма! Я не стыжусь находиться рядом с тобой, я это за большое счастье почитаю. Просто у меня от рождения характер застенчивый. Мне все кажется, что увидит меня кто-нибудь из знакомых и на смех подымет: такой неуклюжий, некрасивый, а за девушками ухаживает!»
Кто знает, может быть, он говорил правду? — Дарийма вздохнула.
Дорж, подперев голову рукой, внимательно слушал ее рассказ. В этой молодой женщине, несмотря на ее насыщенное прошлое, явно проступало что-то беззащитное, непостижимым образом сочетавшееся с ее уверенностью и настойчивостью.
— Почему ты замолчала, Дарийма? Тебе тяжело вспоминать об этом? Мне кажется, если ты расскажешь мне все, тебе станет легче.
Она молча потупилась. Красивое лицо ее с темными изогнутыми бровями было спокойно, но грудь вздымалась высоко, и можно было догадаться, что воспоминания эти еще живы, они волнуют ее, причиняют ей боль. Затем она решительно тряхнула головой, пряди густых волос упали ей на лоб, она тщательно поправила их, и снова зазвучал ее негромкий, хрипловатый, с мягкими интонациями, голос.
— Я сказала — может быть, Ёндон говорил правду. Но мне думается, что человек, особенно парень, не может быть до такой степени застенчив. Тем не менее в цехе о нас говорили как о будущей супружеской паре. Я привыкла к этому и, иной раз глядя на Ёндона, испытывала такое чувство, словно прожила с ним добрый десяток лет. Постепенно Ёндон перестал стесняться моего присутствия. В Улан-Баторе он жил один. Он приехал в город после семилетки, поступил в техникум и получил специальность контролера. Семья его — родители, братья и сестры находились в далеком аймаке.
Я о себе ему почти ничего не рассказывала, только призналась, что у меня отец и мать не родные, я у них на воспитании с шести лет. А поскольку характер у моей мачехи строгий, то ни о каких прогулках по вечерам не может быть и речи. Видимо, все эти сведения я сообщила с весьма унылым видом, и он тотчас догадался, что живется мне не весело. Потом он окольными путями узнал, что дома со мной обращаются плохо, и стал меня журить:
«Дарийма, мне все известно. Семья твоя зажиточная, у вас есть дом, двор, скот. А тебя с малых лет заставляли работать, как взрослую: ты не дочь для этих людей, а батрачка. И сейчас мачеха отбирает у тебя всю зарплату до последней копейки. Иные воспитывают чужих детей, как своих собственных, а тебе не повезло, тут уж ничего не поделаешь. Но ты не должна находиться у них под пятой, ведь ты уже взрослая и можешь жить так, как тебе хочется. Достаточно ты батрачила».
Все, что мне говорил Ёндон, я знала и сама и только посмеивалась, когда он настаивал, чтобы я ушла из дому. Понимаешь, Дорж, в то время я не была такой бойкой, как теперь. Мысль оставить приемных родителей и начать самостоятельную жизнь казалась мне дикой.
А однажды Ёндон имел возможность лично убедиться в моем бесправном положении. Случилось это так. После работы мы с ним зашли в универмаг и носом к носу столкнулись с моей приемной матерью. Вот это была встреча! Лицо у нее пошло красными пятнами, и она с визгом напустилась на меня:
«Ты что тут делаешь? Сию же минуту ступай домой. Там дрова не колоты, вода не наношена, а она с каким-то хулиганом без дела шатается!» Она долго кричала и опомнилась лишь тогда, когда вокруг нас стала собираться толпа. Я готова была сквозь землю провалиться!
А Ёндон проявил чудеса храбрости.
«Успокойтесь, тетушка, — сказал он укоризненно разбушевавшейся женщине. — Кто вам дал право так с ней обращаться? Пойдем, Дарийма».