Она настойчиво, внимательно складывала пальцы и сгибала руки, пока не получала той фигуры, какая была ей нужна. Смутное, боязливое чувство шевелилось в ней. Она старалась его преодолеть. Но боязнь росла и чаровала ее. Руки ее дрожали, а мысль, запуганная сумерками жизни, бежала навстречу грозящим печалям.
Вдруг услышала она шаги сына. Она вздрогнула, спрятала книжку и погасила свечу.
Володя вошел и остановился у порога, смущенный тем, что мама строго смотрит на него и стоит у стены в неловком, странном положении.
- Что тебе? - спросила мама суровым, неровным голосом.
Смутная догадка пробежала в Володиной голове, но Володя поторопился ее отогнать и заговорил с мамой.
XII
Володя ушел.
Мама прошлась несколько раз по комнате. Она заметила, что за нею на полу движется ее тень, и - странное дело! - первый раз в жизни ей сделалось неловко от этой тени. Мысль о том, что есть тень, беспрестанно приходила ей в голову, - но Евгения Степановна почему-то боялась этой мысли и даже старалась не глядеть на тень.
А тень ползла за нею и дразнила ее. Евгения Степановна пыталась думать о другом, - напрасно.
Она внезапно остановилась, бледная, взволнованная.
- Ну, тень, тень! - воскликнула она вслух, со странным раздражением топая ногами, - ну что же из того? что же?
И вдруг сразу сообразила, что глупо так кричать и топать ногами, и притихла.
Она подошла к зеркалу. Ее лицо было бледнее обыкновенного, и губы ее дрожали испуганной злобой.
"Нервы, - подумала она, - надо взять себя в руки".
XIII
Ложились сумерки. Володя размечтался.
- Пойдем, погуляем, Володя, - сказала мама.
Но и на улице были повсюду тени, вечерние, таинственные, неуловимые, и они шептали Володе что-то родное и бесконечно печальное.
В туманном небе проглянули две-три звезды, такие далекие и чужие и Володе и обступившим его теням. Но Володя, чтоб сделать приятное маме, стал думать об этих звездах: только они одни были чужды теням.
- Мама, - сказал он, не замечая, что перебил маму, которая говорила ему о чем-то, - как жаль, что нельзя добраться вот до этих звезд.
Мама взглянула на небо и ответила:
- Да и не надо. Только на земле нам и хорошо, там другое.
- А как они слабо светят! Впрочем, тем и лучше.
- Почему?
- Ведь если бы они посильнее светили, так и от них побежали бы тени.
- Ах, Володя, зачем ты все только о тенях и думаешь?
- Я, мама, нечаянно, - сказал Володя раскаивающимся голосом.
XIV
Володя все еще старался приготовлять уроки получше, - он боялся огорчить маму леностью. Но всю силу своей фантазии он употреблял на то, чтобы вечером уставить на своем столе груду предметов, которая отбросила бы новую, причудливую тень. Он раскладывал так и этак все, что было у него под руками, и радовался, когда на белой стене появлялись очертания, которые можно было осмыслить. Эти теневые очертания становились близки ему и дороги. Они не были немы, они говорили, - и Володя понимал их лепечущий язык.
Он понимал, на что ропщет этот унылый пешеход, бредущий по большой дороге в осеннюю слякоть, с клюкою в дрожащих руках, с котомкой на понурой спине.
Он понимал, на что жалуется морозным треском сучьев занесенный снегом лес, тоскующий в зимнем затишье, и про что каркает медленный ворон на поседелом дубе, и о чем грустит суетливая белка над опустелым дуплом.
Он понимал, о чем на тоскливом осеннем ветре плачут нищие старухи, дряхлые, бесприютные, которые в ветхих лохмотьях дрожат на тесном кладбище, среди шатких крестов и безнадежно черных могил.
Самозабвение и томительная грусть!
XV
Мама замечала, что Володя продолжает шалить. За обедом она сказала:
- Хоть бы ты, Володя, другим чем заинтересовался.
- Да чем?
- Почитал бы.
- Да, начнешь читать, а самого так и тянет делать тени.
- Забаву бы придумал другую, - хоть мыльные пузыри.
Володя грустно улыбнулся.
- Да, пузыри полетят, а за ними тени по стене.
- Володя, ведь ты этак вконец расстроишь себе нервы. Ведь я вижу, - ты даже похудел из-за этого.
- Мама, ты преувеличиваешь!
- Пожалуйста! Ведь я знаю, - ты по ночам стал плохо спать и бредишь иногда. Ну, представь, если ты захвораешь!
- Вот еще!
- Не дай бог, сойдешь с ума или умрешь, - какое мне горе будет!
Володя засмеялся и кинулся на шею к маме.
- Мамочка, я не умру. Я больше не буду.
Мама заметила, что Володя уже плачет.
- Ну, полно, - сказала она, - бог милостив. Вот видишь, какой ты стал нервный, - и смеешься, и плачешь.
XVI
Мама пристально, боязливо всматривалась в Володю. Всякие мелочи теперь волновали ее.
Она заметила, что Володина голова слегка несимметрична: одно ухо было выше другого, подбородок немного отклонен в сторону. Мама смотрела в зеркало и замечала, что Володя и в этом похож на нее.
"Может быть, - думала она, - это - один из признаков дурной наследственности, вырождения? И в ком тогда корень зла? Я ли - такая неуравновешенная? Или отец?"
Евгения Степановна вспомнила покойного мужа. Это был добрейший и милейший человек, слабовольный, с бессмысленными порываниями куда-то, то восторженно, то мистически настроенный, грезивший о лучшем общественном устройстве, ходивший в народ, - и пивший запоем в последние годы жизни. Он был молод, когда умер, - ему было тогда всего тридцать пять лет.
Мама даже свела Володю к врачу и описала его болезнь. Врач, жизнерадостный молодой человек, выслушал ее, посмеиваясь, дал кой-какие советы относительно диеты и образа жизни, сопровождая их шутливыми прибаутками, весело настрочил "рецептик микстурки" и игриво прибавил, похлопывая Володю по спине:
- А самое лучшее лекарство - посечь бы.
Мама жестоко обиделась за Володю, но все остальные предписания выполнила в точности.
XVII
Володя сидел в классе. Ему было скучно. Он слушал невнимательно.
Он поднял глаза. На потолке к передней стене класса двигалась тень. Володя заметил, что она падает из первого окна. Сначала она легла от окна к середине класса, а потом быстро прошмыгнула от Володи вперед, - очевидно, на улице под окном шел кто-то. Когда еще эта тень двигалась, от второго окна упала другая тень, тоже сначала к задней стене, потом начала быстро поворачиваться к передней. То же повторилось в третьем и четвертом окне, тени падали в класс, на потолок, и по мере того, как прохожий подвигался вперед, они тянулись назад.
"Да, - подумал Володя, - это не так, как в открытом месте, где тень тянется за человеком; здесь, когда человек идет вперед, тень скользит назад, и другие тени уже опять встречают его впереди".
Володя перевел глаза на сухую фигуру учителя. Холодное, желтое лицо учителя раздражает Володю. Володя ищет его тень и находит ее на стене, за учительским стулом. Тень уродливо перегибается и колышется, - но у нее нет желтого лица и язвительной усмешки, и Володе приятно смотреть на нее. Мысли его убегают куда-то далеко, - и он уже совсем ничего не слышит.
- Ловлев! - называет его учитель.
Володя по привычке подымается и стоит, тупо глядя на учителя. У него такой нездешний вид, что товарищи смеются, а учитель делает укоризненное лицо. Потом Володя слышит, что учитель издевается над ним вежливо и зло. Володя дрожит от обиды и от бессилия. Потом учитель объявляет ему, что ставит ему единицу за незнание и невнимательность, и приглашает его садиться.
Володя глупо улыбается и принимается соображать, что с ним случилось.
XVIII
Единица, первая в Володиной жизни!
Как это было странно для Володи!
- Ловлев! - дразнят его товарищи, смеясь и толкаясь. - Схватил кол! С праздником!
Володе неловко. Он еще не знает, как следует вести себя в таких случаях.
- Ну, схватил, - досадливо говорит он, - тебе-то что за дело!
- Ловлев! - кричит ему ленивый Снегирев. - Нашего полку прибыло!
Первая единица! И ее надо было показать маме. Это было стыдно и унизительно. Володя чувствовал на своей спине в ранце странную тяжесть и неловкость, - этот "кол" пренеудобно торчал в его сознании и никак не вязался ни с чем в его уме.