Казалось, и впрямь он старается найти в тайных глубинах души ответ на собственный вопрос.
— А знаешь, — вздохнул Бизонтен, — по-моему, пока стоит земля, всегда будут военачальники и короли-кровососы, но всегда будут такие, как Блондель, и такие молодцы, как ты.
При свете фонаря, который Бизонтен держал в руке, Барбера не торопясь навьючивал мула. Подмастерье следил за каждым его движением. Этот здоровенный детина на редкость ласково обходился со своим мулом. И взгляд у него был то тревожный, то удивленный, как у ребенка. Закончив работу, он взял мула под уздцы и вывел его через заднюю дверь. Лошади забеспокоились в стойлах — видно, их хлестнуло порывами влажного ветра, ворвавшегося в конюшню. Ливень по-прежнему бушевал, и Бизонтен сказал:
— По-моему, ты просто рехнулся при такой погоде в путь двигаться, тебе же ничего видно не будет. Особливо без фонаря.
Контрабандист расхохотался. Бизонтену показалось, что перед ним какой-то огромный ночной зверь, и зверь этот радуется буре. Они обогнули дом и остановились у крыльца, где их уже ожидали остальные. Ортанс расцеловалась со всеми, а Барбера тем временем твердил:
— О своих башмаках не беспокойся. Я хорошенько их салом промажу.
Потом обратился к Ортанс:
— А вы, главное, за мной следуйте. И если в темноте ничего не разглядите, держитесь за переметную суму. Привет!
И обоих тут же поглотил взбесившийся мрак и унес шум их шагов по размякшей дороге.
Все вошли в дом. Как только хлопнула за ними дверь, Мари опустилась на колени перед статуей Пресвятой Девы, покровительницы путников.
60
Этим вечером сон бежал от Бизонтена. Мари тесно прижалась к нему и прошептала только:
— Ты здесь… Здесь. Не хочу, чтобы ты уезжал. Никогда бы не уезжал, слышишь. Никогда.
Он нежно поцеловал ее и сейчас вслушивался в журчание ночного дождя и ровное дыхание Мари. От лежака Пьера, уже успевшего заснуть, их отделяла занавеска. Дальше стояли лежаки детей. Напротив — пустой лежак Ортанс, тоже отделенный занавеской, а за ним лежак Жана и старого кузнеца, чей храп раздавался на всю комнату. Ливень, прошитый ветром, заполнял весь их обширный дом, и Бизонтену предстало как бы видение этого ливня, замыкаясь на крупе мула и на плаще Ортанс. И в этот ливень врезалось лицо Блонделя. Его улыбка. Его светозарное одеяние. Его простертые к небесам руки и также его тело, пригвожденное к стволу дерева копьем со сломанной ручкой. «Да это же распятие! — твердил про себя Бизонтен. — И Ортанс, возможно, надеется найти его живым!»
Значит, она и впрямь считала, что Блондель вроде бога, что ли, и поэтому неуязвим? И почему Барбера так охотно согласился взять ее с собой? В конце концов, что они толком знают об этом контрабандисте? Да ничего не знают. Знают только, что он на ножах бьется, что пьет и, возможно, надеется, что Ортанс…
Бизонтен прижал к себе Мари, но она не проснулась, а только счастливо вздохнула во сне. Несколько минут он просто думал об этом и о стуке дождя, барабанившего по крыше, потом попытался мысленно представить себе Ортанс и контрабандиста по дороге во Франш-Конте. Почему Барбера решил уйти от них ночью? Что ему было перевозить, раз обе его переметные сумы пусты — Бизонтен сам засунул туда узелок с бельем, приготовленный Ортанс, и тряпицу, в которую Мари завернула сало, хлеб и небольшую бутылочку вина из виноградных выжимок? Уж не на самом ли деле этот человек живет воровством и грабежами? Будет ли он и при Ортанс промышлять? Где и как устроятся они на ночлег?
Бизонтен перебрал в памяти все дороги, по которым они прибыли сюда, но сейчас, правда, до снега еще далеко, так что и сравнивать нечего.
Должно быть, от всех этих мыслей он задремал, как вдруг его разбудил дикий крик. Мари вскочила с постели:
— Это Клодия. Быстрее зажги свечу!
Ощупью Бизонтен нашел огниво и зажег свечу. Пьер тоже поднялся, и все трое постояли с минуту у постели Клодии, а она стонала, корчилась от боли, прижав руку к животу, на лбу ее выступили капельки пота.
— Мне больно… Господи, как же мне больно!
Мари положила ей ладонь на лоб. А Пьер, взяв ее за руку, спросил у сестры:
— По-твоему, началось?
— Этого-то я и опасаюсь, — ответила Мари. — Началось на две недели раньше срока, что совсем ни к чему.
— Тогда что же нам делать? — спросил Пьер, голос его прерывался от страха.
Мари выпрямилась. Лицо ее выразило беспокойство.
— По-моему, это оттого, что она разволновалась, узнав о гибели Блонделя. Мне было бы куда спокойнее, если бы можно было найти повитуху.