- Мешки из-под сахара, вот так штука! Эй, ты! Лоцман! Тащи-ка сюда все паруса до единого!
Голова, увенчанная феской, вынырнула из кормового кубрика, расплылась в улыбке от уха до уха и снова нырнула вниз. Владелец прохудившихся бриджей, оставшийся в серой фланелевой рубахе и просторной куртке с широким поясом, продолжал неумело орудовать иглой, а Дик меж тем посмеивался, заканчивая рисунок.
Десятка два моторных ботов стояли, уткнувшись носами в песчаный берег, кишевший английскими солдатами из различных армейских корпусов: кто плескался в воде, кто был занят стиркой белья. Груда шлюпочных вальцов, амуниции, мешков с сахаром и мукой, ящиков с боеприпасами высилась на том месте, где произошла спешная разгрузка одного из ботов, а корабельный плотник ругался на чем свет стоит, тщетно пытаясь залатать и замазать, при крайней скудости свинцовых белил, рассохшиеся от знойного солнца и широко разошедшиеся швы в корпусе.
- Сперва руль летит к чертям собачьим, - заявил он, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в особенности, - потом валится мачта, и вот под конец эта лохань, не надумав ничего лучшего, распускается, будто раскосый китайский лотос.
- Ну в точности как мои бриджи, слышь ты, как бишь тебя, - отозвался человек с иглой, не поднимая головы. - Хотел бы я знать, Дик, доведется ли мне когда-нибудь побывать в мало-мальски приличном магазине.
Ответом ему была лишь неумолчная сердитая воркотня Нила, который, набегая с разбегу на базальтовую кручу, огибал ее и в полумиле вверх по течению бурлил и пенился над широкой каменистой косой. Мощный, грязно-бурый поток словно стремился прогнать белокожих назад, на их родину. Неповторимый запах нильского ила, витавший в воздухе, возвещал, что вода спадает и для ботов будет нелегким делом преодолеть даже немногие мили предстоящего тяжкого пути. Пустыня подступала едва ли не к самым берегам, где средь серых, красных и черных холмов стоял лагерем "Верблюжий корпус". Никто не смел хоть на день удалиться от реки и потерять связь с медленно плывшими ботами; целые недели прошли в полном спокойствии, без стычек с врагом, но Нил за это время не давал даже минутной передышки. Один бурлящий порог сменялся другим, скала следовала за скалой, островной барьер за барьером, и вот уже рядовые утратили всякое понятие о направлении, в котором следовали, и едва ли помнили, сколько времени они в пути. Они продвигались все вперед, неизвестно куда и зачем, дабы совершить нечто, неизвестно, что именно. Впереди простирался Нил, и где-то далеко, в самых верховьях, некий Гордон сражался не на жизнь, а на смерть, отстаивая город, который называется Хартум. В глубине пустыни или, быть может, одной из множества пустынь, перемещались колонны британских войск; другие колонны плыли по реке; еще большее их число ожидало у реки погрузки на борт; новые подкрепления томились около Асьюта и Асуана; превратные сведения и ложные слухи носились по всему лику несчастной земли, от Суакина до Шестого порога, и солдаты верили, что некое высшее командование руководит невесть откуда их бесчисленными маневрами. А этой колонне, следовавшей по реке, было приказано поддерживать суда на плаву, избегать, в меру возможности, потравы зазеленевших уже посевов местных земледельцев, когда солдаты "ватагой" тянули суда на буксире по фарватеру, побольше есть и спать, а самое главное - без промедления неуклонно стремиться прямо в клокочущую пасть Нила.
Наравне с рядовыми надрывались, работали в поте лица газетные корреспонденты, которые сами знали ничуть не больше рядовых солдат. Но самой важной на свете была задача поставлять Англии чтиво, которое дало бы ее гражданам повод ликовать и ужасаться во время завтрака, любопытствуя узнать, жив ли еще Гордон, или он пал на поле брани, или, быть может, добрая половина британской армии сгинула в песках. Суданская кампания являла собою весьма живописное зрелище, она давала борзописцам прекрасный материал. Изредка какой-нибудь "специальный корреспондент" ухитрялся погибнуть - что бывало отнюдь не убыточно для газеты, на которую он работал, - но чаще всего, поскольку дрались, главным образом, врукопашную, им удавалось чудом уцелеть, и ради таких случаев стоило потратиться на телеграфное сообщение в газету, по восемнадцать пенсов за слово. При всяких корпусах и колоннах числились всякие корреспонденты - от ветеранов, которые вместе с кавалеристами ворвались в Каир в 1882 году, когда Араби-паша провозгласил себя королем, и видели, как англичане впервые потерпели позорное поражение под Суакином, когда лазутчики ночью перерезали часовых и весь кустарник ощетинился копьями, вплоть до желторотых юнцов, которых спешно вызвали сюда по телеграфу на смену убитым или покалеченным собратьям по перу.
К числу самых бывалых корреспондентов - тех, которые знали до тонкости все превратности и перемены в запутанных почтовых правилах, все цены на самых необъезженных или заезженных египетских одров на конских ярмарках в Каире и в Александрии, которые умели отлично поладить с любым телеграфистом и польстить болезненному тщеславию любого недавно назначенного штабного офицера, когда выходил приказ, затруднявший работу журналистов, - к числу их и принадлежал человек в фланелевой рубашке, темноволосый Торпенхау. Во время Суданской кампании он работал на Центрально-южное газетное агентство, на которое работал и ранее, в пору англо-египетской войны, и еще ранее, давным-давно. Агентство мало интересовалось разбором наступательной тактики и всем прочим в этом роде. Оно поставляло информацию широкой читательской массе и требовало от своих сотрудников исключительно живописности да бесчисленных подробностей: ведь в Англии солдат, который, вопреки приказу, нарушил боевой порядок, чтоб выручить товарища, вызывает больше восторга, нежели два десятка генералов, трудящихся до седьмого пота над мелочными задачами в связи с доставкой боеприпасов и продовольствия.
В Суакине Торпенхау повстречал юношу, который сидел на бруствере только что опустевшего редута, величиной немного больше шляпной картонки, и рисовал с натуры группу изуродованных артиллерийским огнем трупов, валявшихся средь каменистой равнины.
- Вы на кого работаете? - осведомился Торпенхау.
Военные корреспонденты обычно приветствуют друг друга почти в тех же словах, что и коммивояжеры при встрече на торговых путях.
- На себя, - ответствовал юноша, не отрываясь от рисунка. - Табачку у вас не найдется?
Торпенхау терпеливо дождался, пока тот не закончил, потом взглянул на рисунок и спросил:
- Так чем же вы тут все-таки промышляете?
- Да ничем: просто в здешних краях была баталия, вот я и объявился. Вообще-то я числюсь при судоремонтной верфи, по части покраски каких-то корабельных снастей, или, может, подрядился шуровать уголек в топке пароходного котла. Только вот запамятовал, на каком именно корыте.
- У вас столько наглости, что из нее хоть целый редут возводи, - сказал Торпенхау, оценив по достоинству нового знакомца. - И что же, вы всегда рисуете в этаком вот духе?
Юноша показал еще несколько рисунков. "Стычка на китайской барже", изрек он назидательно, перебирая рисунки. - "Первый помощник капитана, зарезанный туземным торгашом", "Джонка на берегу Хакодате", "Сомалийский погонщик мулов подвергается телесному наказанию", "Осветительная ракета над Берберой", "Погоня за работорговым судном в Таджурском заливе", "Труп солдата в окрестностях Суакина при лунном свете" - черномазые суданцы перерезали ему глотку.
- Угм! - хмыкнул Торпенхау. - Лично я не поклонник водянистой мазни в духе Верещагина, но ведь о вкусах не спорят. Вы сейчас делом заняты, что ли?
- Нет. Просто развлекаюсь.
Торпенхау окинул взглядом беспросветно унылые окрестности.
- Ей-ей, странные у вас понятия о развлечении. А деньжата хоть водятся?
- Пока что перебиваюсь. Слушайте, не надобен ли вам художник, который посылал бы зарисовки с театра военных действий?
- Мне не надобен. Зато, может, надобен моему агентству. Рисовать вы способны сколько угодно, а особой выгоды, думается, не ищете, правда?
- Нет, до поры, до времени. Сперва хочу попытать счастья.