Но вот месяц кончился, и Дик, едва удерживая себя, дабы не пуститься бегом от нетерпения, отправился за деньгами. После этого он торопливо зашагал к дому, где жил Торпенхау, а там, из коридоров меблирашек, шел соблазнительный дух жареного мяса. Торпенхау обитал на самом верхнем этаже. Дик ворвался в его комнату и сразу же попал в объятия, от которых у него затрещали ребра, вслед за чем Торпенхау увлек его к столу и единым духом выпалил два десятка разных вопросов:
- Кстати, ты, вижу я, изрядно отощал, - заключил он.
- У тебя перекусить найдется? - спросил Дик, обшаривая комнату взглядом.
- Завтрак будет готов сию минуту. Если я предложу тебе сосисок, ты не будешь против?
- Все, что угодно, только не сосиски! Торп, я просуществовал на этой мерзкой конине тридцать дней и тридцать ночей, да и то впроголодь.
- Ну, выкладывай, что за безумная выходка взбрела тебе в голову напоследок?
Дик дал волю языку и поведал, как он прожил минувшие недели. Потом расстегнул пиджак: жилета не было.
- Я удачно его сбыл, просто на редкость удачно, и все же еле-еле дотянул.
- Мозгов у тебя не густо, зато сила воли по крайней мере есть. Ладно, ешь, а потом потолкуем.
Дик жадно набросился на яичницу с ветчиной и наелся до отвала. Торпенхау подал ему набитую трубку, и он затянулся с таким наслаждением, какое может испытывать человек, три недели не куривший хорошего табака.
- Ух ты! - вскричал он. - Это просто божественно! Ну так что же?
- Почему, скажи на милость, ты не пришел ко мне сразу?
- Не мог: ведь я и без того слишком многим обязан тебе, дружище. К тому же у меня было суеверное предчувствие, что такая временная голодовка - да, именно голодовка, и притом очень мучительная - принесет мне удачу в будущем. Но отныне с этим покончено, дело прошлое, никто в агентстве не знает, сколько я хлебнул горя. А теперь выкладывай все начистоту. Какие у меня виды на будущее?
- Ты получил телеграмму? Да, ты стал модным. Все без ума от твоих рисунков. Право, не знаю отчего, но это бесспорно. Говорят, что у тебя свежая манера и новый художественный почерк. А поскольку в большинстве своем это доморощенные английские знатоки, они говорят, что ты наделен особым чутьем. Тебе предлагают сотрудничать в десятке газет, иллюстрировать книги.
Дик презрительно фыркнул.
- И еще тебе предлагают написать по собственным эскизам большие полотна, от скупщиков отбоя нет. Видно, они полагают, что твои работы могут оказаться выгодным помещением денег. Вот черт! Кто способен разгадать непостижимую глупость публики?
- Они на редкость разумные люди.
- Скажи лучше - люди, обуреваемые нелепыми прихотями. Ты стал новейшей прихотью для тех, которые именуют себя поборниками так называемого Искусства. И вот теперь ты - модный художник, ты редкостное явление и все, что только тебе будет угодно. При этом оказалось, что один я знаю, кто ты и что ты, я показал влиятельным людям твои рисунки, которые ты изредка мне дарил. Те самые, которые не сгодились для Центрально-южного агентства. Тебе привалила удача, счастливчик.
- Гм! Ничего себе счастливчик! Вот уж поистине счастлив тот, кто гоняется за удачей по всему белому свету и не чает, когда она наконец привалит! Нет, они еще увидят, какой я счастливчик. Но прежде всего мне нужна мастерская.
- Поди сюда, - сказал Торпенхау и пересек лестничную площадку. - В сущности, это помещение - обширная кладовая, но тебя это вполне устроит. Вот верхний свет, или северный свет, или как там у вас называются такие окошки; здесь достаточно места для всякого хлама. А рядом спальня. Чего же тебе еще?
- Ладно, сойдет, - сказал Дик, оглядывая помещение, которое занимало добрую треть верхнего этажа в ветхом доме, обращенном к Темзе. Тускло-желтое солнце заглядывало в окно и освещало неописуемо грязную комнату. Три ступеньки вели от двери на площадку, а оттуда еще три - в квартиру Торпенхау. Лестничная клетка тонула в темноте, и там, внизу, едва видными точками мерцали газовые рожки, слышались мужские голоса и хлопанье дверей на всех семи этажах, окутанных теплой мглой.
- Предоставят ли мне полную свободу? - спросил Дик с опаской.
Он слишком долго скитался по свету и знал цену независимости.
- Да делай все, что душе угодно: получишь ключи и всяческие права. Почти все мы проживаем здесь постоянно. Союзу Молодых Христиан я бы этот дом рекомендовать воздержался, но нас он устраивает. Я оставил за тобой эти комнаты, как только послал телеграмму.
- Не знаю, как мне тебя и благодарить, дружище.
- Уж не думал ли ты всегда жить со мной врозь?
Торпенхау обнял Дика за плечи, и они стали молча расхаживать по комнате, которой отныне предстояло именоваться мастерской, испытывая друг к другу взаимную привязанность. Внезапно послышался стук в дверь Торпенхау.
- Какому-то бродяге не терпится глотку промочить, вот он и пришел клянчить, - сказал Торпенхау и бодрым голосом окликнул гостя.
Вошел отнюдь не бродяга, а представительный пожилой господин в сюртуке с атласными лацканами. Бледные губы его были приоткрыты, под глазами зияли темные ямы.
"Сердце шалит, - подумал Дик, а когда они обменялись рукопожатием, заключил: - Да еще как. Пульс даже в пальцах колотится".
Посетитель отрекомендовался как глава Центрально-южного агентства и "один из самых пылких поклонников вашего таланта, мистер Хелдар. Смею заверить от имени агентства, что мы вам бесконечно признательны. Надеюсь также, мистер Хелдар, вы не забудете, что мы приложили немало усилий, дабы создать вам известность". Преодолев семь лестничных маршей, он пыхтел и едва переводил дух.
Дик покосился на Торпенхау, а тот подмигнул ему левым глазом.
- Не забуду, - сказал Дик, в котором сразу же проснулись настороженность и безотчетная готовность к самозащите. - Ведь вы так щедро платили, что этого, право, нельзя забыть. Кстати, когда я здесь обоснуюсь, я хотел бы прислать за своими рисунками. Их у вас, помнится, сотни полторы.
- М-да... вот именно... э-э... об этом самом я и пришел поговорить. Боюсь, мистер Хелдар, что мы никак не можем их вернуть. Ввиду отсутствия особого соглашения эти рисунки являются нашей неотъемлемой собственностью.
- Уж не взбрело ли вам в голову их присвоить?
- Они у нас, и мы надеемся, мистер Хелдар, что вы сами назовете условия и окажете нам содействие в устройстве небольшой выставки, каковая, если учесть репутацию нашего агентства и то влияние, которое мы, как вы понимаете, имеем на прессу, будет вам весьма полезна. Ведь эти рисунки...
- Принадлежат мне. Вы наняли меня телеграммой и без зазрения совести платили мне жалкие гроши. Так выбросьте же из головы самую мысль их присвоить! Черт бы вас взял, почтеннейший, ведь это единственное, что у меня есть в жизни!
Торпенхау заглянул Дику в лицо и присвистнул.
Дик в задумчивости расхаживал по комнате. Он видел, что всеми скромными плодами его трудов, главным его оружием еще до начала борьбы беззастенчиво завладел этот пожилой господин, чью фамилию он толком даже не расслышал, причем господин этот отрекомендовался главою агентства, которое не заслуживало ни малейшего уважения. Самая несправедливость свершившегося не очень-то его волновала: слишком уж часто доводилось ему во время скитаний по свету видеть торжество грубой силы, и его нисколько не волновал вопрос о чьей-либо нравственной правоте или неправоте. Но он жаждал крови этого пожилого человека в сюртуке, и, когда заговорил снова, в голосе его звучала напускная любезность, а это, как прекрасно знал Торпенхау, предвещало схватку не на жизнь, а на смерть.