Он помолчал. Я была потрясена, я рассчитывал на жалость, на сочувствие, а вместо этого на меня посыпались упреки.
— Я отвезу вас в монастырь к сестре Габриэле. Там у вас будет время подумать, что делать дальше.
«Чертов святоша!» — от этой забавной фразы хотелось смеяться. Всего-то его заслуг — научил Хосе разбирать буквы, а туда же. Кто он такой, чтобы судить?
Мы ехали поздним вечером по неровной деревенской дороге, тряслась и дрожала телега, и мне казалось, что сейчас мое тело просто не выдержит и рассыплется на атомы.
Многоглазое небесное чудовище дремало, изредка моргая, смахивая то одну, то другую случайную слезу. И следило, я была уверена, что отныне оно следило за мной, как нарушившей закон, не доставшейся ему вместе со всеми.
«Нет, я выберусь», — говорила я себе, закрывая глаза, чтобы чудовище по блеску зрачков не узнало о моих планах. «Я убегу от тебя…Убегу». Потом я уснула и очнулась уже в монастыре.
Тело затекло, и я с трудом выбралась из телеги. Тусклый фонарь едва освещал фигуру в черном.
— Пойдемте.
Мы прошли за сестрой по темным коридорам, логика которых мне была неясна, потом оказались в маленькой келье. Кровать, стол и стул. Небольшое зарешеченное оконце.
— Присаживайтесь, вы устали. — Монахиня поставила фонарь на стол, свет упал на распятие, висевшее на стене. Мне и так было не по себе, но тут будто комок забил мне горло. Крест. На моей жизни сейчас ставят крест. И что выбирать? Келью или тюремную камеру? У кого быть в плену, у Бога или у людей? Зло меньшее или зло большее?
— Сестра Габриэла, этой женщине угрожает опасность, возможно, ее хотят убить. Я хотел бы просить вас дать ей приют на какое-то время. Пока она сама не решит, что ей делать дальше.
— Хорошо, падре, — пожилая настоятельница с утонченными чертами лица — наверное, когда-то набожная девушка из хорошей семьи, близко к сердцу принявшая зов Божий, преданно служившая ему и вот теперь начальствующая в Его доме. Неплохая карьера.
— Вам принесут поесть, отдыхайте. — Она зажгла мне лампу на столе, попрощалась и вышла. Отец Антонио задержался на минуту. Я хотела поблагодарить его, но из-за кома в горле не могла издать ни звука.
— Да хранит вас Господь, — он перекрестил меня и ушел. Я осталась одна.
Потекли бесчисленные дни в монастыре. Сначала я сидела в своей келье, потом попросила разрешения гулять в маленьком монастырском внутреннем дворике, усаженном розами. Мне выдали монашеское одеяние, чтобы я ничем не отличалась от сестер, и позволили проводить время на воздухе. Заняться было нечем, я спросила о книгах. Молоденькая монашка-креолка принесла Священное Писание, я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть, но она подметила мое недовольство и пригласила в библиотеку.
Библиотека полнилась изданиями Библии, житиями святых, какой-то богословской литературой, в общем, читать было нечего. Я взяла для виду что-то наугад и собралась вернуться в келью. Монашка остановила меня, позвала на молитву, я вежливо отказалась, хотя, например, можно было попросить кого-нибудь там наверху, чтобы благословил полицию Буэнос-Айреса на подвиг.
Я ждала того дня — и, казалось, он совсем близко, — когда в эту дверь войдет падре и скажет: «Убийца найден!». И тогда я потеряю голову от счастья и, возможно, даже брошусь ему на шею и одарю поцелуем в его целомудренную щеку. Но время шло, вестей из-за стен монастыря не поступало.
Провести всю жизнь в этой каморке? Следовало подумать о том, чтобы уехать из страны. Только куда? И где взять денег? Где-то там, в большом мире на широкой, светлой улице стоял мой просторный дом — олицетворение свободы, которой у меня не было. Все вспоминалось до мелочей — старинная антикварная мебель, картины, скульптуры, шторы из дорогих тканей, шкафы с книгами со всего мира. Роскошные светские апартаменты, доставшиеся в наследство от родителей.
Мой отец уехал из Праги при загадочных обстоятельствах. Краем уха я слышала о некоторых подробностях той жизни, о спешном отъезде, о том, что отец, простой банковский служащий, отбыл на новое место с очень большой суммой денег. Здесь ему везло также, как на родине, деньги приносили прибыль, мы стали состоятельной и уважаемой семьей, а я все пыталась вытравить из памяти обрывки ночных разговоров из детства. Иногда, думая, что их никто не слышит, родители винили себя, и мать просила прощения у Бога и Девы Марии. Когда я выросла, эти воспоминания мне стали неприятны. Теперь, оглядывая монастырские стены, я начала подозревать: за все есть ответ, за все.