– Нет, ты честно скажи мне: не видишь, да? – не унималась Зоя. – Со стороны и то видно!
– Не знаю, Зоя… Иногда мне кажется, что это действительно так, а порой я думаю, что он просто стал другим и дружба наша с ним кончается. А какая дружба хорошая была! – Губы ее дрогнули.
Саня и сама не могла разобраться в своем отношении к Феде. Потерять его дружбу было бы для нее большим ударом. Но ответить на его чувство так же искренне, всей душой, как прежде, она не могла. Саня не понимала, что такое состояние вполне естественно для серьезной, скромной девушки, которая еще не полюбила, но вот-вот могла полюбить. Она снова взяла вышивку и, осторожно прокалывая материю иголкой, стала накладывать желтые нитки на середину белой ромашки.
– Знаешь, Зоя, за что я больше всего люблю рукоделие? – неожиданно сказала Саня.
– За что же? – равнодушно отозвалась Зоя. Она собиралась уходить.
– Руками работаешь, а мысли свободны. Думай о чем хочешь. И, кроме того, работа эта удивительно успокаивает. Ты замечала?
– Ты же знаешь, что я ничего спокойного не люблю! – ответила Зоя, забирая под мышку краги, шлем и очки.
Она ушла, и вскоре во дворе послышались оглушительный треск мотоцикла, лай собак и восторженные крики ребят.
Глава четвертая
Вот уже три недели старшую пионервожатую Саню по распоряжению директора Валентины Назаровны заменяла другая воспитательница детского дома. У Сани были экзамены. Теперь они окончены – она принята на заочное отделение маркшейдерского факультета горного института. Через некоторое время она покинет детский дом и уедет работать на слюдяной рудник. А пока директор с материнской заботой следит, чтобы девушка отдохнула.
Саня любила Валентину Назаровну. Ей казалось, что именно таким бывает чувство к матери.
Из детского приемника в детский дом Саню привела Валентина Назаровна. Возможно, что какими-то чертами она напоминала девочке мать. Саня все время ходила за ней, держась за руку, то и дело заглядывала в ее кабинет.
Однажды заведующая учебной частью сказала Сане: «Если дети все время будут заходить в кабинет директора, ему не придется работать!»
Саня расплакалась, а Валентина Назаровна, утешая девочку, с упреком посмотрела на заведующую учебной частью.
Саня перестала бывать в кабинете Валентины Назаровны. Девочка поджидала ее в коридорах, в столовой, на улице.
Саня подросла, и ее выбрали председателем детского совета. Теперь она чаще встречалась с Валентиной Назаровной, часами беседовала с ней. Обе чувствовали большую привязанность друг к другу, ласковую и осторожную, какая возникает между людьми с сорокалетней разницей в возрасте…
Саня стояла на крыльце. Перед ней лежал широкий, посыпанный красным песком двор. Между клумбами с пестрыми цветами, обложенными ярко-зеленым дерном, утоптанные дорожки вели к деревянным подмосткам.
На дорожках в стойке «смирно» стояли девочки и мальчики в черных трусиках и голубых майках. Под дробь барабанов по шесту плавно поднимался флаг пионерского лагеря.
На крыльцо вышла Валентина Назаровна.
– Доброе утро! – улыбнулась ей Саня.
– Доброе утро, Саня!
Валентина Назаровна провела рукой по пышным волосам девушки и позвала ее к себе в кабинет. Тюлевыми занавесками, накрахмаленными салфетками и вышитыми подушками на диване эта комната скорее напоминала уютную домашнюю комнату, чем кабинет директора учреждения. Зазвонил телефон. Валентина Назаровна взяла трубку. Пока она доказывала председателю горсовета, что здание детского дома нуждается в капитальном ремонте, Саня стояла у стены и разглядывала большую карту маршрута экскурсии воспитанников детского дома.
Крупными буквами на карте было написано: «По родному краю», а ниже изображены леса, реки, горы, железная дорога. Маршрут обозначался маленькими флажками.
Завтра начнется это увлекательное путешествие девочек и мальчиков. Они помчатся на поезде, пересекут на пароходе Зеленое озеро, отправятся пешком по непроезжим дорогам.
А Саня будет жить по-новому. Не так, как живут обитатели детского дома, потому что детство уже прошло.
Валентина Назаровна повесила трубку и некоторое время молчала. Саня видела, что ее расстроил телефонный разговор.
«В молодости она, наверно, была очень хороша собой, – подумала о ней Саня. – Какие у нее правильные черты лица, ласковые глаза! Прежде, вероятно, они были живыми и блестящими».
– Садись, – сказала Валентина Назаровна.
Сане показалось, что она озабочена не только телефонным разговором, но и чем-то другим, относящимся к ней, Сане.
Валентина Назаровна достала с этажерки сверток и сказала:
– С тех пор как ты поступила в детский дом, я хранила эти записи.
Она положила на стол толстую небольшую тетрадь, неумело переплетенную.
– Здесь семейный дневник Кузнецовых. Писали твой прапрадед, прадед, дед и отец.
– Мой отец? – переспросила Саня, вся подаваясь вперед.
Она взволнованно протянула к дневнику руки. Но Валентина Назаровна с улыбкой отстранила ее и, продолжая держать тетрадь, сказала:
– Я берегла этот дневник, чтобы отдать его тебе – взрослой девушке, когда все то, что написано здесь, будет тебе понятно, интересно и дорого.
Валентина Назаровна протянула тетрадь. Девушка бережно взяла ее и даже забыла поблагодарить.
– Я пойду? – спросила она, прижимая дневник к груди.
– Конечно.
Валентина Назаровна подошла к окну. Она увидела, как Саня перебежала двор. Между деревьями сада мелькнула ее голубая майка. Потом она выбрала самое глухое место, села на траву и склонилась над тетрадью.
К любой тетради с пожелтевшими страницами, исписанными сто лет назад руками далеких, неизвестных людей, всегда прикасаешься с волнением. Какое же волнение испытывала Саня, раскрывая тетрадь, написанную ее прапрадедом, прадедом, дедом и отцом!
Она перелистала первые страницы. Почерк прапрадеда поразил ее прямыми и тонкими бледно-коричневыми буквами. Она заглянула в середину тетради. Здесь начинались записи деда. Рука его, должно быть, дрожала – и кривились строчки, написанные то коричневыми, то красными, то черными чернилами.
В конце тетради писал отец. Почерк его был размашистый и крупный. Склоненные вправо буквы точно спешили вперед. Саня прижалась щекой к желтым листам тетради, словно хотела ощутить неизведанную отцовскую ласку. Сейчас она узнает что-то новое об отце, матери, быть может, о себе. И ей стало страшно: а вдруг отец окажется не таким, каким представляла она его?
Она пробежала страницы, исписанные рукою отца, потом открыла начало дневника и принялась читать.
На первой странице было написано:
Разные заметки из жизни Петра Кузнецова.
Дневник начинался словами:
30-го числа сентября 1825 года рождение мое от родителей моих крестьян графини Софии Владимировны Строгановой – Якова Петровича Кузнецова и Аграфены Спиридоновны, урожденной Бутыриной, Пермской губернии, Пермского уезда, в селе Ильинском.
С трудом разбирая почерк, то и дело запинаясь о букву «ять», читала Саня рассказ прапрадеда. Жизнь раба, талантливого лекаря, вставала перед ней с ужасающими подробностями. Сердце ее замирало, и в груди теснило дыхание, точно об руку с прапрадедом своим шла она по этой страшной, непонятной жизни.
24 генваря 1851 г. в 7 часов вечера я получил давно желаемую отпускную. Радость моя была неописуема. Отпускная моя следующего содержания. – Саня облегченно вздохнула и с улыбкой провела по пылающей щеке. – «Москва. 1850 год, ноября первого дня. Я, генерал-лейтенантша, графиня Наталия Павловна дочь Строганова, отпускаю вечно на волю крепостного моего дворового человека Петра Яковлевича Кузнецова, с женою Олимпиадою, дочерью Федорова, и сыном Николаем, доставшихся мне в 1845 году, после кончины родительницы моей генерал-лейтенантши Софии Владимировны Строгановой, урожденной княжны Голицыной, и числившихся ныне за мною.